А тот как раз отхлебнул глоточек обжигающего напитка. Оттого и ответить нормально не смог: — У?..
— Я… я потом за чашкой зайду, — Олеся направилась к выходу.
Но Астахов уже проглотил, ошпарив глотку, кофе. И окликнул ее:
— Олеся!
Девушка остановилась.
— Олеся, вы же о чем-то хотели меня спросить. Разве не так?
— Так.
— Ну так спрашивай.
Олеся замялась, не зная, как начать.
— Может, о зарплате? — спросил он так, будто прямо сейчас был готов поднять оклад, по крайней мере, вдвое.
— Нет, что вы, Николай Андреевич, вы и так мне уж столько платите. Я хотела попросить вас… по поводу Игоря. Восстановите его, пожалуйста, в прежней должности.
Нет, лучше бы Олеся попросила оклад повысить. Астахов помрачнел.
— Вы его очень… Очень любите?
Астахов посмотрел ей в глаза. Точнее — попробовал посмотреть, но Олеся отвела взгляд, по-детски уставившись в пол. Как двоечница, не выучившая урок. И вот именно эта естественная, не показная детскость умилила, да чего там — просто очаровала Николая Андреевича.
— Знаете, я вас видел вдвоем, когда вы шли по улице, в сторону ресторана. Даже немножко позавидовал Игорю, что у него есть невеста. Такая невеста.
Олеся смутилась. Как ей захотелось сейчас сказать, воскликнуть — какой ресторан, мы только до угла дошли вместе, а потом разбежались в разные стороны. И наплевать мне на этого Игоря, в отличие от вашей жены. Я с вами хочу в ресторан! И не обязательно в ресторан. Да куда угодно, но только с вами!
Но как же это все скажешь, в ее положении, когда правда и ложь, друзья и враги переплелись в один, совершенно не разрубаемый узел.
Однако Астахов по-своему понял ее молчание.
— Ладно, хорошо. Бог с ним. Зовите Игоря. Я поговорю…
— Спасибо, — только и смогла сказать Олеся.
— Постойте! — еще раз остановил девушку Астахов. — Я давно хотел тебе сказать. Давно.
— Что? — спросила она, разрумянившись.
— Я… Вы… Вы добрый человек, Олеся… Я начинаю даже быть благодарным Игорю за то, что он выбрал вас в невесты…
— Почему?
— Потому что иначе мы бы с тобой никогда не познакомились.
Узнав о сашкиной повестке, Марго срочно отпросилась из пивной. И приехала в Зубчановку, к Сашке, помочь ему собраться в суд. По дороге кой-чего прикупила, по-женски основательно и полезно, с умом. Особенно удачной покупкой ей показалась просторная (почти с мешок) котомка со множеством боковых кармашков. Маргоша под завязку набила ее всякими полезными вещами. Но потом переполошилась, а не забыла ли чего. И начала еще раз пересматривать.
— Кофту теплую положила. Белье. Зубная паста, щетка, мыло, бритва. А вот? — нашла кружок туалетной бумаги и с облегчением вздохнула.
Сашка смущенно улыбнулся:
— Маргоша, ты же знаешь, я больше газетку люблю. С детства привык.
Сначала глазками ее почитаю. Потом пошуршу — и другим место ознакомлюсь. А это вот…
— Ничего! — по-матерински, одновременно и жестко, и нежно, осекла его Маргоша. — Там приучат.
И продолжила свою инвентаризацию:
— Так, теперь продукты. Хлебушка, колбаски копчененькой, яички, огурчики. Ничего, миленький мой, не дам тебе пропасть.
В комнату вошел Халадо.
— Груша где?
Маргоша от неожиданности вся аж передернулась:
— Напугал. Черт здоровый! — Я грю, Груша где?
— Ушла. Оставила меня тут одну. К тебе за теплым свитером пошла. Вдруг там топить не будут. А стены толстые, даже летом холодно.
— Вот бабы-дуры, — сказал Сашка, жалуясь кузнецу. Я им объясняю: нас же не в тюрьму сажают, а на суд вызывают, показания давать. Но они не слушают.
Такую канитель развели…
— Угу, показания, — ни капли не обижаясь, сказала Маргоша. — Знаем мы эти ваши суды! Туда только попадись.
И Халадо тоже не стал спорить с женщинами, а молча пошел домой, за женой. Поди, знай, чем их этот суд закончится. Собрать вещи, да и еды тоже — никогда не помешает.
У Сашки же от всего сегодняшнего общения совсем другая мысль в итоге осталась. Маргоша с Грушей окончательно помирились. Еще бы — общая беда (да еще и такая) всех сплотит.
Ну вот и сбылось то, чего так ждал Игорь.
Реабилитация, полная и окончательная.
То есть, в глубине души он, конечно, понимал, что это вовсе не реабилитация. Сюда на самом деле подходило другое слово — амнистия. Только извинительная интонация, содержащаяся в этом термине, ему не нравилась. И потому он гордо повторял про себя: "Реабилитация!"
Новость эту ему сообщила "невеста" Олеся. Но он так и не понял, в каком качестве она звонила. Как горничная или как "невеста"? А от этого зависело, кто все же добился у Астахова прощения. Впрочем, какая разница, кто?