А компания принимала его услуги как должное. Как блюдо засахаренных фруктов, что почтительный и невидимый слуга оставляет у двери своего хозяина.
И вот в то утро, на базаре Рани, эта девушка показалась ему настойчивым видением, ангелом раскаяния, который явился, чтобы напомнить, кто он и кем был когда-то, несмотря на загорелую до черноты кожу. Она привлекла его взгляд, как яркое пламя, как факел ледяного огня посреди жары и изобилия восточного базара. Женщина-ангрези, такая белая — она казалась ему чужеземной диковиной.
Она не выглядела типичной мэмсахиб[1]. Ни крахмальной чопорности, ни кислого лица, ни поджатых в гримасе неодобрения губ. Но, конечно же, она была европейка: свежая бледная кожа, покрытая веснушками, красно-рыжие, как земляника, волосы и высокий рост. Наряд ее вызывал сомнения — так не одеваются ни на базар, ни для бунгало: на ней было английское платье из серого муслина, но голову и плечи окутывала вуаль из ярко-оранжевого шелка, который так подходил к ее волосам. Жаркий ветерок играл вуалью, и полупрозрачная материя ореолом вилась вокруг ее головы, придавая женщине вид неземной мадонны эпохи Возрождения, с налетом индуистского колорита. Его ум заполонили полузабытые персонажи из школьных книг — Боудикка, языческая королева кельтов, или Фрейя, богиня-воительница, проливающая слезы цвета красного золота.
— Хазур, что тебе заблагорассудилось? — окликнул его сбитый с толку слуга, один из его афганских конюхов. Ибо Томас инстинктивно направил коня к девушке, удаляясь от каравана, ни на миг не задумываясь о возможных последствиях своего поступка.
Тогда она подняла на него глаза, эти бледные прозрачные серые глаза, такие сосредоточенные и серьезные. И что-то в его душе, что неведомо для него самого, уже изнывало от скитаний и бесконечного обмана, вдруг обрело покой. Что-то в его душе прошептало «домой».
Он попытался прогнать эту странную мысль. Дом — это место, где человеку хочется преклонить голову и сегодня, и завтра, и всегда. Место, где человек смеется вместе с друзьями и чувствует себя счастливым. А он счастлив в образе Танвира Сингха, человека дороги, кто чувствует себя своим в любом городке или деревне — от дальних гор до ближних равнин, — другом каждому, кто встретится на пути. Он больше не достопочтенный Томас Джеллико, чтобы заглядываться на хорошеньких англичанок. Он свирепый и уважаемый савар. Ему следует смеяться над самим собой за то, что соизволил хотя бы взглянуть на бесцветную женщину-ангрези.
Но мог ли он иначе? Танвир Сингх — мужчина, а все мужчины — то есть все, кто был в тот день на Рани-базаре, — провожали взглядом эту бледную, необычную красоту! Мэмсахиб сидели за стенами надежно охраняемых английских гарнизонов и редко появлялись на туземных базарах. И уж точно не ходили в одиночку, без свиты слуг-мужчин, чтобы защищали от слишком тесного соприкосновения с местным населением.
Но эта девушка — несмотря на серьезный вид, ей вряд ли было больше двадцати лет, — похоже, сумела выдержать атаки торговцев и нищих попрошаек. Как будто и они увидели в ней богиню из холодной северной страны, которая явилась покорить богов знойных равнин. Вот и оставили ее в покое.
Ему следовало повернуть прочь или отвернуться, но он ехал вперед, околдованный видением и необъяснимой жаждой чего-то неизведанного — взгляда девушки-англичанки. Ибо это из-за нее он впервые за многие годы почувствовал себя изгоем. Груз двойной жизни, работа, которую он взвалил на себя по собственной доброй воле, тяжело опустились на его плечи.
Итак, он смотрел. Разглядывал ее серьезную улыбку, когда она, не скрывая восхищения, любовалась его лошадьми; нежный персик ее губ; щедрую россыпь веснушек, которую солнце обрушило на ее лицо и нос. И угадывал под развевающимися складками юбок бесконечно длинные белые ноги. Ее ноги, которые обовьют его талию, как виноградная лоза, и…
О да. Он даже не знал ее имени, хотя был сражен — самым смешным, необъяснимым, необратимым образом. И тогда он надумал подарить ей кобылку.
— Я подарил ей лошадь.
В любом случае с этого и стоило начать, но Томас поднял глаза и обнаружил, что родные разглядывают его так, будто он подхватил редкую мозговую горячку, которая плачевно сказалась на его умственных способностях. Собственно, так они смотрели на него с самого приезда.
— На самом деле правильнее сказать: «Я продал лошадь, одну из моих призовых кобыл-марвари, ее дяде, британскому резиденту, лорду Саммерсу».