— Все хорошо, — снова солгала Катриона, а затем поправилась, видя, что руки ее явно дрожат: — То есть очень скоро все будет хорошо. Просто попросите ее светлость дать мне несколько минут.
— Да, мисс. — Анни снова присела в реверансе и с ласковой, сочувствующей улыбкой вышла, чтобы спуститься вниз.
Катриона могла вынести презрение, но не жалость. Девушка пересекла гостиную, прошла мимо заваленных мягкими подушками скамей в нишах окон — здесь было так уютно читать, — мимо нарядного мебельного гарнитура, предназначенного для детей — предусмотрительно низкие стульчики и стол, — и вошла в собственную удобную, в ярких тонах спальню. Как и прочие комнаты в детском крыле дома, эту обставила сама леди Джеффри, поскольку считала, что у мисс Кейтс должно быть все, чтобы жить с удобствами: широкая мягкая постель под толстым пуховым одеялом, изящный письменный столик напротив мансардного окошка и книжные шкафы, набитые книгами, — она могла читать вволю. Щедрость леди Джеффри граничила с расточительством.
И Катриона отвечала на щедрость хозяйки благодарностью и работой, на которую не жалела сил. И усердие ее, в свою очередь, тоже было вознаграждено — леди ей доверяла, а подопечные обожали. Но она задержалась слишком надолго. Она подвергла риску этих щедрых, великодушных людей и их детей. Опасности со стороны тех, кто ее разыскал.
Раскаяние и угрызения совести мучили ее сильнее, чем сломанная пластинка корсета, вонзившаяся в бок. И вынуждали действовать. Стряхнув с себя шляпку, Катриона подошла к маленькому зеркалу и уставилась на свое отражение. Ну и вид у нее — будто ее тащили сквозь живую изгородь спиной вперед. Хотя, собственно, так и было.
Однако забота о наружности и сентиментальные чувства — дело десятое. Лучше продумать более практические вопросы: как, например, ускользнуть от Томаса Джеллико и тех — кем бы они ни были, — кто ее выследил. И как выбраться из дому, чтобы ее не подстрелили точно куропатку.
Прогнав мрачную тучу страха, что уже собиралась в ее душе, Катриона подошла к гардеробу, осмотрела небольшое собрание одежды, что помещалось внутри: три платья, плащ, пара тщательно починенных полусапожек. Не много — за двадцать два года жизни. Вот результат ее трудов! Почти нечего предъявить миру.
Но ей хватит.
Беда в том, что она чувствовала себя одинокой и беззащитной. А уж встреча с достопочтенным Томасом Джеллико и вообще выбила землю у нее из-под ног.
Так не пойдет. Нужны решительные действия. Со дна гардероба Катриона извлекла спрятанный там саквояж — дешевый саквояж, также купленный ею в Париже на деньги вдовствующей герцогини, вместе с сундуком, который приткнулся в изножье кровати как якорь, связывающий ее с прошлым. Однако Катриона могла взять с собой лишь маленький саквояж — сундук придется оставить. Она возьмет с собой только ту одежду, которую сможет унести. Еще деньги, скопленные собственным трудом и отложенные как раз на черный день, да еще отцовский пистолет.
Этот пистолет проделал с ней долгий путь. Ее единственное достояние, пережившее с ней и Шотландию, и Индию. Предмета, что лежал на дне сундука, она не касалась с самого момента приезда в Уимбурн-Мэнор. Разве что переложила на дно сундука, когда распаковывала вещи.
Она достала пистолет и начала было его заряжать. Но стоило ей приступить к выполнению задачи, которая раньше была привычной — она проверяла спусковой механизм каждый день во время долгого пути из Сахаранпура и потом, в первый год после возвращения в Англию, — ее руки так задрожали, что она просыпала часть черного пороха на крышку сундука.
Тряслись не только руки. Катриона дрожала уже всем телом. Испытанное только что потрясение запустило в нее свои грубые пальцы, как мертвецкое опьянение, которое подкосило колени, выбивая почву из-под ног, да еще нанесло сокрушительный удар в живот. Ей пришлось бросить пистолет на крышку сундука и крепко обхватить себя руками.
Она не может позволить себе раскисать. Только не сейчас. Она поплачет позже, когда все будут в безопасности. Когда сама будет в безопасности. Когда окажется на борту корабля, за надежным прикрытием прочной двери, без посторонних глаз. Когда будет все равно.
Сделав глубокий вдох, усилием воли Катриона заставила себя сбросить напряжение беспорядочных мыслей, тяжелых предчувствий — боль, которую она станет переживать позже, когда ставки будут пониже, а не такие, как сейчас: ее жизнь или смерть.