Марийка задержалась на работе.
"Ничего, успею, — успокаивала она себя, — пять минут на то, чтобы приготовить салат и накрыть на стол… Да, и не забыть поставить вино охладиться".
Появилась Лайза, нагруженная книгами из библиотеки. Услышав, как мать разговаривает сама с собой, она вошла на кухню, снимая на ходу свой толстый лыжный свитер.
— Ты не хочешь переодеть свои протертые джинсы? Сегодня за ужином у нас будет дедушка.
— Мам, успокойся, дед даже не заметит, во что я одета.
— Лайза, — виноватым тоном сказала Марийка, — я задержалась на работе, а твой дедушка сейчас позвонит в дверь. Я хотела поговорить с тобой… о Серджио… но сейчас не время.
Дочь заверила, что она вполне может подождать, когда дед уедет, хотя ей хотелось рассказать матери об их последней ссоре с Серджио.
Звонок в дверь раздался в тот момент, когда она поставила курицу в духовку, полив ее лимонным соусом. Рис уже был готов, оставалось поставить закуски на стол.
Она слышала, как ее отец приветствует служанку-гаитянку, которая пошла открыть дверь.
— Добрый вечер, Женевьева. Как вы поживаете? — спросил Чарльз по-французски с бостонским акцентом.
Женевьева что-то ответила. Марийка представила, как служанка улыбается, размахивает руками, произнося фразы со скоростью пулеметной очереди.
"Его любят все женщины!" — подумала Марийка.
Когда она вошла в прихожую, отец уже снял свое серое "честерфильдское" пальто с вельветовым воротником. Он молча обнял дочь, еще больше убедив Марийку, что он приехал неспроста.
"Боже милостивый, как же он похудел!"
Высокий, красивый, аристократического вида мужчина, Чарльз Рассел почти не изменился с годами. Она не видела его недель семь, и он очень осунулся, даже костюм висел на нем, как на вешалке. Воротничок сорочки стал совсем свободным. На шее просвечивали темные вены. Его вид тревожил.
Лайза, услышав звонок в дверь, спускалась по лестнице из своей комнаты.
— Дедушка, тысяч поцелуев! Я ненадолго убегу, позже увидимся. Не съешьте без меня все, что мама приготовила.
Не спрашивая, что он будет пить, Марийка налила ему скотч со льдом, усадила отца в его любимое кресло в гостиной и села рядом, готовая слушать, в чем же дело?
— Марийка, — начал Чарльз, — со мной не все в порядке.
Она инстинктивно вскочила со стула и передвинула его ближе к отцу, взяла его за руку.
— Что с тобой, папа? — спросила она с испугом.
— Сегодня утром врачи сообщили мне результаты обследования. Я сдал кучу анализов, прошел многие тесты. У меня рак толстой кишки. Завтра я ложусь в массачусетскую центральную клинику, меня прооперируют через несколько дней. Врачи говорят, что риск есть. — Он замолчал и сделал глубокий вдох. — Я сказал им: к черту операцию, если риск велик. Они настаивали, что, если не сделать операцию, риск еще больше. В конце концов я согласился потом и на химиотерапию, но надежд, мне сказали, мало, долго я не протяну. Опухоль большая и очень распространилась. Я был просто идиотом. Все симптомы были уже давно, я не обращал внимания ни на боль, ни на кровотечения.
— Но, папа, у тебя всегда было хорошее здоровье! Ты никогда ни на что не жаловался.
"Может, он все преувеличивает? Или не так понял врачей? Он никогда серьезно ничем не болел, не ходил к врачам!"
Его друзья даже дразнили его "Чарли-здоровяк". Он всегда был в прекрасной физической форме, даже не простуживался, он бросил курить и очень мало пил. Друзья вспоминали, что в студенческие годы в Гарварде Чарльз показывал олимпийские результаты, удовлетворяя трех женщин за ночь. По слухам, и после Гарварда он не потерял сноровки в любовных играх.
— Уверена, операция пройдет нормально, папа, я же тебя знаю. — Она старалась говорить спокойно.
— Возможно, да, но, может быть, и нет. Я надеюсь, Всевышний не даст мне выжить, если я останусь после операции беспомощным инвалидом.
— Ты останешься жить, папа, и не будешь инвалидом. Тысячи людей прошли такую операцию и нормально жили после этого. Ты обязан выиграть в этой борьбе со смертью.
— Марийка, у меня осталась мало сил. Несколько месяцев я чувствовал, что со мной не все в порядке, но…
— Но ты думал, что все пройдет само собой, и не обращался к врачам. Так, папа?
— Не буду спорить. Я несерьезно к этому отнесся, и вот результат… Мне трудно об этом говорить, но… это еще не все, что я хотел тебе сказать. Только, пожалуйста, не перебивай меня, как ты всегда это делаешь.