Гастрософия и порнография: и то и другое существует вследствие правил и запретов. Рецепты начинаются приказом: «Возьмите то или это»; бабушка требует: «Тарелки любят чистоту!»; мама угрожает: «Будешь есть то, что на столе!»; дети вторят им, агитируя: «Скушай-ка бутербродик с червячками, а то я так тебе задам!»
Все выходные страдал от отравления скверными испанскими устрицами. По радио сказали, что от этого пострадали уже около тысячи человек. После испанских скандалов с подменой оливкового масла машинным и после сообщений о том, как и каким они там торгуют мясом, удивляться нечему.
С другой стороны, эти устрицы далеко не так плохи, как их расписывает молва: мы едим их в очень больших количествах и довольно редко от этого страдаем.
К., трижды в неделю кушающему заготовленные собственными руками грибы, пришла в голову мысль, что все чаще в последнее время ощущаемые вялость и недомогание, вполне возможно, объясняются регулярным потреблением тяжелых металлов и, как следствием этого, накоплением их в организме.
«Уже безвозвратно ушли волнующие мгновения охоты: напряжение, азарт выслеживания добычи, сосредоточенное ожидание в засаде, жаркие споры и составление плана, и кульминация, высочайшая точка охоты, смерть, и риск, и сомнения, и чисто мужское братство охотников». Почему миновали? Эти ощущения сейчас в полной мере можно испытать при ловле магазинного воришки и последующем взывании к его моральным нормам. Это наполовину охота, наполовину коллекционирование (где же тут ужасный полицейский участок? А добыча охотника – воришка, мелкая дичь позднего капитализма). С другой стороны, это проявление материнского комплекса.
Цитата позаимствована из Десмонда Морриса.[62] В его книге «Человек, с которым мы живем» о еде написаны почти только одни глупости и банальности вроде утверждения, что для пищи синий цвет не годится, поскольку вызывает неприятие, и потому не используется, «несмотря на наличие возможности окрашивать пищу в этот цвет». То бишь если вообразить себе добавочную порцию небесного цвета спагетти с ультрамариновым соусом, то единственной надписью, подходящей для этой картины, будет: «Внезапное отвращение». Что ж, именно это я испытал, взявшись за оную книгу. Я уж лучше предпочту Канетти:[63] «Постоянное давление, под которым добыча, превратившаяся в пищу, находится внутри нас, продвигается сквозь теснины нашего чрева, теряя структуру, меняя свойства, обесформливаясь, разлагаясь целиком и полностью, утрачивая все то, что составляет живое и отличает его, теряя самую свою суть, ассимилируется, поглощается, побеждается нами, – вот это и есть наиглавнейшее и лучшее, в этом суть и корень скрытого порождения в нас жизненной силы. Этот процесс столь естественен и самоочевиден, столь независим от нас, так скрыт от нашего внимания и наблюдения, что его легко можно недооценить. Мы склонны отождествлять таящуюся в нас силу с видимой игрой наших мышц, нашими движениями – но это всего лишь крошечная толика ее. Почти вся она в непрестанном усилии, прилагаемом нашими телами для разложения и усвоения. Все чужеродное, попадающее в нас, захватывается, измельчается, поглощается, всасывается нашими внутренностями, и лишь одним этим процессом мы и живы» («Масса и власть»). Когда позже Канетти в этом тексте пишет о вожде, чье главенство принимается мужской группой, мне в этом видится намек на демократический характер сала: откуда кусок ни отрежь, все сало и сало, так и любой избираемый толпой вождь будет плотью от ее плоти, салом от ее сала, и толпа, избравшая его, в бесформенности своей вполне адекватна салу, – до того сало демократично, если не сказать, анархично. Что бы ни есть: черную икру и омаров, трюфеля и устрицы, вальдшнепов и жирных овсянок либо одну лишь картошку со свининой, – единственным зримым и явным свидетельством изощрений и роскоши в еде, утяжеления и крепчания будут возникающие жировые складки – факт, немало раздражающий совершающих подвиги за обеденным столом.
Эта сила обманчива, это тень, призрак, который «представляет собой последнее, крайнее, в общем-то наиболее опасное, зыбкое помещение наших надежд: наше тело» (Ларс Густафсон[64]).
Далее к той же теме: у Канетти я нашел, что легкая атмосфера торжественности при всяком коллективном принятии пищи проистекает от взаимной настороженности, слежения затем, чтобы никто никого не съел. Оскаливаются зубы, в руках – опасные инструменты, готовые, того и гляди, вонзиться в плоть соседа. Праздничность за столом происходит только оттого, что от постоянно нависающей угрозы голодной смерти люди избавились лишь несколько столетий тому назад и лишь в очень малой части мира. Надо думать, в коллективном подсознательном эти несколько столетий оставили не слишком сильный отпечаток. В этом и коренится всеобщее и единогласное убеждение, что только больные не радуются хорошей трапезе. Потому и существует нынешний культ застолий: это единственное, что может превратить рыхлое людское сообщество в единое целое. На любой вечеринке после завершения обеда начинается общественный распад.