Стыд перед умершим
Свободен от надежд и сожалений,абстракция, неуловимость, нечтобезвестное, как завтра, каждый мертвый —не просто мертвый, это смерть сама.Бог мистиков, лишенный предикатов,умерший не причастен ни к чему,сама утрата и опустошенность.Мы забираем все,последний цвет и звук:вот двор, который взглядом не обнимет,вот угол, где надежду ожидал.И даже эти мысли,наверное, не наши, а его.Как воры, мы на месте поделилибесценный скарб его ночей и дней.
Возвращение
Сегодня, после многих лет разлуки,вернувшись в дом, где я когда-то рос,я чувствую, что все кругом чужое.
Я прикасался к выросшим деревьямтак, словно гладил спящее лицо,и проходил по старым тропкам сада,как будто вспоминал забытый стих,а под закатным полноводьем виделкак хрупкий серпик молодой луныукрылся под разлатою листвоютемневшей пальмы,как птенец в гнезде.
Как много синевывберет в колодец этот смутный дворики сколько несгибаемых закатовпадет в том отдаленном тупике,и молодую хрупкую лунуеще не раз укроет нежность сада,пока меня своим признает доми. как бывало, станет незаметным!
Бенарес
Игрушечный, тесный,как сдвоенный зеркалом сад,воображаемый город,ни разу не виденный въяве,ткет расстояньяи множит дома, до которых не дотянуться.Внезапное солнцеврывается, путаясь в тьмехрамов, тюрем, помоек, дворов,лезет на стены,искрится в священной реке.Стиснутый город,расплющивший опаль созвездий,перехлестывает горизонт,и на заре, полнойснами и эхом шагов,свет расправляется паветвью улиц.Разом светаетв тысячах окон,обращенных к Востоку,и стон муэдзинас вознесшейся башнипечалит рассветную свежесть,возвещая столице несчетных божестводиночество истого Бога.(Только подумать:пока я тасую туманные образы,мой воспеваемый город живетна своем предназначенном месте,со своей планировкой,перенаселенной как сон, —лазареты, казармыи медленные тополя,и люди с прогнившими ртамии смертной ломотой в зубах.)
Простота
Садовая калиткаоткроется сама,как сонник на зачитанной странице.И незачем опятьзадерживаться взглядом на предметах,Что памятны до мелочи любой.Ты искушен в привычках и сердцахи в красноречье недомолвок, тонких,как паутинка общности людской.А тут не нужно слови мнимых прав:всем, кто вокруг, ты издавна известен,понятны и ущерб твой, и печаль.И это — наш предел:такими, верно, и предстанем небу —не победители и не кумиры,а попросту сочтенные за частьРеальности, которая бесспорна,за камень и листву.
Прощание
Теперь между тобой и мной преградатрехсот ночей — трехсот заклятых стен -и глуби заколдованного моря.
Не содрогнувшись, время извлечетглубокие занозы этих улиц,оставив только шрамы.(Лелеемая мука вечеров,и ночи долгожданных встреч с тобою,и бездыханная земля, и небо,низвергнутое в лужи,как падший ангел…И жизнь твоя, подаренная мне,и запустенье этого квартала,пригретого косым лучом любви…)
И, окончательный, как изваянье,на землю тенью ляжет твой уход.
Из написанного и потерянного году в двадцать втором
Безмолвные сраженья вечерову городских окраин,извечно древние следы разгромана горизонте,руины зорь, дошедшие до насиз глубины пустынного пространства,как будто бы из глубины времен,сад, черный в дождь, и фолиант со сфинксом,который не решаешься раскрытьи видишь в еженощных сновиденьях,распад и отзвук — наш земной удел,свет месяца и мрамор постамента,деревья — высота и неизменность,невозмутимые как божества,подруга-ночь и долгожданный вечер,Уитмен — звук, в котором целый мир,неустрашимый королевский мечв глубинах молчаливого потока,роды арабов, саксов и испанцев,случайно завершившиеся мной, —все это я или, быть может, этолишь тайный ключ, неугасимый шифртого, что не дано узнать вовеки?