— Девушку нужно раздеть и обернуть мокрым полотном, — посоветовал он.
— Хорошо, я всё сделаю сам. Выйди, я позову тебя.
Альбисс хотел было возразить, что вдвоём они справятся быстрее, но непреклонный вид вахнута говорил, что спорить бесполезно. Как только они остались с Алией вдвоём, Хаук не теряя ни секунды, быстро раздел девушку и отжав ткань, которую предварительно опустил в тёплую воду, аккуратно завернул в неё.
Целую ночь он старался облегчить страдания Алии, поил её настройкой, охлаждал горячее тело мокрым полотном, ложил на лоб прохладные компрессы. Хаук прижимал её к себе и укачивал, пытаясь успокоить метавшуюся в горячке девушку. Лекарь заходил проверить, не улучшилось ли состояние талы, но всё было как прежде.
— Она так страдает, Альбисс, сделай же что- нибудь, твои травы не помогают, — бросался к нему Хаук.
— Нужно время, чтобы они возымели действие, ещё необходимы все её силы и желание выжить, — вздыхал врачеватель.
— У нас нет времени! — кричал мужчина.
— Самое опасное время перед восходом, — Альбисс бессильно руками разводил.
— Уйди вон, с глаз моих, пока я не выбросил тебя за борт, — рычал вахнут, выталкивая в спину Альбисса и в бешенстве захлопывая за ним дверь.
Постепенно наступал рассвет. К тому времени шторм уже сошёл на нет, ветер поменялся на попутный. И теперь корабли, делая по восемнадцать вёрст в час, навёрстывали расстояние, упущенное за время штормов.
Хаук, в который раз за эту ночь, вновь смочил потрескавшиеся губы Алии, влил ей в рот лекарство и сел на полу у ложа, устремив на неё полный горечи взгляд. Вахнут не раз видел, как умирают, как ведёт себя тело, готовясь вскорости выпустить из себя душу и понимал, что Алия уходит, просачивается как песок, сквозь его крепко сжатые пальцы, пытающиеся удержать, не выпустить, не позволить ей исчезнуть.
— Вот так ты решила, да? Освободиться от меня, оставить здесь одного, уйти и стать… свободной? — он буквально выплюнул это слово и ощутил едкую горечь во рту.
И Хаук не разбирал, то ли это горчит от отвратительного питья, что оставил Альбисс, то ли от того, что мужчина не знал, что он будет делать без Алии в этой жизни. Вернее, он прекрасно осознавал, что будет просто исполнять своё назначение-защита Великого Севера, вечная война со смертью, приходящей каждый год в виде мерзких тварей, пока, быть может, одна из них, в конце концов, не оборвёт нить его жизни. Но, с уходом Алии, уйдёт и та радость, что она внесла в его существование. Именно не жизнь, а просто существование. Потому, что он жил, только чтобы осуществить свою месть, истребив как можно больше этих исчадий ада. Скольких выродков бездны Иные уничтожили- не счесть. Но каждую Длинную Ночь они снова приходили и уносили много жизней.
Память вахнута вдруг нырнула в далёкое прошлое, расковыривая затянувшуюся рану на сердце: зимняя ночь, тихо потрескивают поленья в печи большого, добротного дома. На широком просторном ложе, покрытом мехами, спит многочисленное семейство Ульрика и его единственной жены Сигги. Сами родители не смыкаются глаз: отец вне дома, с воинами, а мать в полном вооружении сидит на лавке у окна, наглухо закрытого ставнями. С ней бодрствуют три старших сына: семнадцати, пятнадцати и тринадцати лет отроду. Мальчики так же вооружены и одеты, как воины, они Иные и их долг сейчас- защищать семью. Сигги- воительница, она, как и все женщины северянки, Иной не была, но муж в совершенстве обучил её боевому искусству. Ульрик, первый и главный вахнут западной части Севера хотел, чтобы его жена могла постоять за себя и за их детей.
Сигги не спит, как и все взрослые в большом поселении, потому, что, они знают: гармы придут, обязательно. Она напряжённо вслушивается в тишину ночи, но ничего не слышно, только детское сопение да треск дерева в печи. Меньшенький, пяти Зим отроду, сынок Хаук, единственный, кто так схож лицом с ней, разметался на ложе, скинув ножками покрывало. Сигги подходит к детям, с нежностью и тревогой глядя на четыре светловолосые головки, поправляет съехавшее одеяло. Хаук сразу вскидывается, непонимающе глядя на мать припухшими спросонья голубыми глазёнками.
— Уж утло, матуска? — шепелявит он.
Сигги прикладывает палец к губам, жестом показывая мальцу ложиться.
— Спи родной, ночь ещё, — она гладит непослушные пшеничные кудри, с нежностью думая, что меньшенький характером и статью, весь в отца: таким же станет как выростит: сильным, крепким и ловким. Да и смышлёным был их меньшенький не по годам, но и упрям, за что, бывало, от отца получал "на орехи".
Вдруг внешний крик: "Гармыыыы!" заставил женщину вздрогнуть и побледнеть. Сколько лет им удавалось сберечь детей, даст Великий и сейчас смогут. Женщина разбудила двух дочерей и среднего сына.