— И, правда, — согласился сэр Джон, возвращая платок в карман.
— Садись, пожалуйста, — попросила она, но момент был упущен. Эмберли раза два прошелся по комнате, а потом извинился, сказав, что только что вспомнил об одном важном деле, которым должен немедленно заняться.
Шарлотте ничего не оставалось, как позволить ему уйти. И то, что на следующее утро ее попытка оказалась столь же бесплодной, нисколько не удивило девушку. Она несколько раз пыталась вернуться к неудавшемуся разговору, но чем больше она добивалась ответа от отца, тем он становился изворотливей — умело заговаривал о другом, исчезал из дома, едва дочь переступала порог, возвращаясь с прогулки или от гостей.
Шарлотта не знала, что и думать о его нелепом поведении. Сэр Джон вел себя как нашкодивший мальчишка, ни разу не сказал, что не хочет говорить об Элизабет, нисколько не сердился. Так прошли три дня, и Шарлотта уже отчаялась заставить отца ответить на ее вопрос о сестре лорда и отказалась от своих попыток. Но вот что любопытно — с отцом произошли странные изменения. Когда ей все-таки удавалось обменяться с ним несколькими словами, он держался более мягко, проявлял больше сердечности, чем Шарлотта видела от него за всю свою жизнь. Более того, заявил ей, что, если она собирается за Стоунлея замуж, он сделает все, чтобы преодолеть разделявшую его и лорда пропасть.
Шарлотте ничего больше и не требовалось, что бы там ни таилось в истории, связанной с Элизабет. По своему опыту она знала: раз проявлена добрая воля, то продолжение не замедлит последовать.
Кроме того, все последние три дня, прошедшие после возвращения из Лонгревза, лорд Стоунлей оказывал Шарлотте такие знаки внимания, о которых она только могла мечтать. И каждый час с ним только усиливал ее восхищение лордом и удовольствие, испытываемое ею в его обществе. У них оказалось много общих интересов, и она поняла, что никогда не узнала бы о нем так много, если бы познакомилась с ним обычным путем.
Одной из самых сердечных забот Стоунлея был сиротский приют. Он надеялся так обустроить его, чтобы ни одному ребенку не было отказано в крыше над головой. У себя в Эмберли-парке Шарлотта всегда старалась проследить, чтобы малыш, по какой-либо причине лишившийся родителей, был определен в хороший дом.
В палате лордов Стоунлей упорно добивался принятия закона, позволявшего лучше обеспечивать солдат-ветеранов, послуживших своей стране. Он искренне одобрил план Шарлотты и Гарри по восстановлению кирпичных дорог.
Шарлотта как-то сказала:
— Вы не представляете, как больно мне видеть бродяг, калек в потрепанной военной форме. Вернувшись с армией Веллингтона с войны в Испании и освободив ее от Наполеона, они узнали, что на родине оказались никому не нужны. У них нет ни работы, ни помощи, ни надежды.
— Какая ирония судьбы, не правда ли? — подхватил Стоунлей. — Они послужили своей стране, покончили в Европе с господством Бонапарта, который своим существованием угрожал и Англии, а вернувшись домой, оказались забытыми.
Только однажды между нею и лордом возникло чувство неловкости. Она с воодушевлением перечисляла ему успехи Генри в учении, когда вдруг осознала, что Стоунлей как-то притих и, казалось, мысли его блуждали где-то далеко. Девушка не знала, что и думать. Правда, Генри никакими узами не связан с ним, поэтому ее рассказ о способностях и талантах ребенка мог показаться ему скучным. Шарлотта тут же заговорила о другом, но прошло еще несколько минут, прежде чем к лорду вернулось его обычное оживление.
На следующий день Шарлотта пришла в библиотеку Уокера невыспавшейся и утомленной — у Генри разболелось ухо, и он разбудил ее среди ночи. И теперь она с удивлением слушала, как Стоунлей пытается с ней поссориться.
— Прошу меня простить, мисс Эмберли, но, хотя мне неловко поправлять даму, я убежден, что эта книга в темно-синем переплете, а не в коричневом, — произнес он, глядя на Шарлотту холодным и пустым взглядом. Лорд встретил Шарлотту в библиотеке Уокера и, едва успев подойти к ней, принялся оспаривать каждое ее мнение, начиная с утверждения Шарлотты, что Джейн Остин — прекрасная современная романистка, и кончая предсказанием погоды и цветом переплета книги, которую он хотел купить для Эмили.
Шарлотта какое-то время смотрела на лорда, не находя слов от удивления.
— Темно-синий? — переспросила она.
Стоунлей держал книгу в коричневом переплете из телячьей кожи. Это был один из пяти томов «Сесилии» Фанни Берни. Даже при самой буйной фантазии цвет переплета никак нельзя было назвать темно-синим. Он был коричневого цвета.
Шарлотта огляделась и увидела неподалеку леди Перселл, несомненно, слышавшую их разговор. Ее лицо оставалось бесстрастным, лишь в уголках губ притаился намек на улыбку. Снова посмотрев на Стоунлея, Шарлотта уловила забавное сходство — такое же выражение бывало у Генри, когда он хотел заставить свою сестру рассердиться. Генри как раз пребывал в таком возрасте, когда в ответ на ее «да» говорил «нет».
Но чего хочет добиться Стоунлей, ведя себя как не покинувший детскую мальчишка? Что он хочет сказать, настаивая на том, что переплет темно-синий?
Шарлотта не смогла побороть искушения ответить так, как она отвечала в подобной ситуации брату.
— Вы страдаете от разлития желчи, Стоунлей? Если так, то у меня дома имеется слабительное, которое часто помогает Генри при таких симптомах. Я выяснила, что нет такого настроения, которое не улучшилось бы от его приема в хорошей дозе.
Лорд открыл рот и ощутимо содрогнулся — как Генри, когда она рекомендует ему данное снадобье во время необъяснимых приступов несговорчивости.
Шарлотта глянула в окно. — По положению солнца я вижу, что уже довольно поздно. Сожалею, что не могу остаться и обсудить цвет этой книги, но у меня есть более спешные дела. У Генри разболелось ухо, и мне нужно еще зайти в аптеку.
Она пошла, держа под мышкой сверток с деревянной лошадкой и недоумевая по поводу непонятного поведения Стоунлея. Одно утешало: он остался стоять в полной растерянности. Пять минут назад он подошел к ней, упрямо выпятив подбородок и явно настроенный вовлечь ее в спор — но зачем?
Да какое это имеет значение! Если он ведет себя по-глупому, неважно по какой причине, он имеет на это полное право. Только ей совершенно необязательно оставаться в его обществе и терпеть весь этот вздор. Темно-синяя книга! Что за ерунда.
И потом, она не лукавила. Генри плакал и заснул только под утро. А в библиотеку Уокера она пошла купить детскую игрушку. Шарлотта выбрала лошадку, надеясь подбодрить Генри.
Может, поведение Стоунлея задело бы ее больше, не будь она так измучена.
Когда Шарлотта вернулась домой, ее встретил довольный отец. Он ласково похлопал дочь по плечу и воскликнул:
— Молодчина, Шарли! Я слышал, ты посоветовала милорду Стоунлею принять слабительное для улучшения настроения.
Шарлотта застыла на месте.
— Откуда тебе это известно?
— Похоже, ты стала объектом пристального внимания брайтонского общества, моя дорогая. А раз так — особенно когда выставляешь на посмешище такую особу, как Стоунлей, — каждое твое слово будет передаваться и повторяться. «Вы страдаете от разлития желчи, Стоун-лей?» Великолепно! В самом деле, великолепно! —
Сэр Джон, кашлянув, прошептал: — Однако я не уверен, что ты завоюешь сердце такого гордого человека, если станешь говорить с ним подобным образом. — И он засмеялся, от всей души наслаждаясь происшедшим.
Шарлотта и представить не могла, что ее глупое замечание станут повторять другие. Немного поразмыслив, она поняла, что леди Перселл, вне всякого сомнения, слышала весь ее разговор со Стоунлеем.
— О Господи, — пробормотала Шарлотта.
— Ну-ну, нечего делать такое лицо. Стоун-лею такая отповедь пойдет только на пользу. Слабительное! Просто блестяще, моя дорогая.
— Боюсь, меня расстроила болезнь Генри, и я сказала первое, что пришло в голову. Он заспорил со мной по самому смехотворному поводу — ты даже не можешь представить! Спросил, пойдет или нет днем дождь. Я сказала, что небо безоблачно, а он стал утверждать, что, хотя ярко светит солнце, непременно пройдет ливень. Я, видимо, просто потеряла терпение.