И тут, словно подтверждая его слова, мотор натужно загудел, потом кашлянул – и в кабине стало так тихо, что они могли слышать рев ветра за стеклами кабины.
– Боже, Талбот, что происходит?! – не своим голосом воскликнула она.
– Двигатель заглох, – отрывисто бросил он, изо всех сил стараясь сохранить контроль над планирующим самолетом.
Потянувшись за рацией, чтобы вызвать помощь, Талбот на мгновение оторвал правую руку от штурвала и тут же вцепился в него мертвой хваткой: их самолет начал стремительно терять высоту.
– Что ты хочешь этим сказать?! – срывающимся от страха голосом непонятно зачем уточнила Элизабет.
– Мы падаем…
– Но… это невозможно! Ведь у тебя все всегда под контролем!
Талбот не стал вступать с ней в бесполезную дискуссию: сейчас ему требовалась вся энергия и сила воли, чтобы как можно дольше удерживать самолет в воздухе. Но это была неравная битва, и стихия быстро одерживала верх…
– Я тебе этого никогда не прощу, Талбот Маккарти! – успела крикнуть она – и в следующую секунду корпус самолета коснулся крон деревьев.
Элизабет не раз слышала, что за минуту до смерти человек успевает вспомнить всю прожитую жизнь, просмотреть своеобразную ретроспективу печальных и радостных событий. Но на самом деле все оказалось не совсем, а вернее, совсем не так. Под жуткий скрежет металла, треск сучьев, звон бьющегося стекла и собственные крики она думала только о двух вещах: о сыне и о том, что зря взяла с собой красные кружевные трусики – ведь надеть и покрасоваться в них ей уже, увы, не удастся. Неведомая беспощадная сила вжимала ее в кресло, заставляя все внутренности как бы скручиваться. Чтобы преодолеть подступающую дурноту, Элизабет постаралась сосредоточиться на крепких ругательствах Талбота, едва различимых среди общей какофонии. Потом самолет накренился набок и замер. Потом что-то тяжелое ударило ее по голове – и сознание растворилось в непроглядной темноте…
– Элизабет! – приятный мужской голос проник сквозь мрак небытия, возвращая все ее мысли, чувства и ощущения к реальности. – Элизабет! Ты меня слышишь, Элизабет?! – продолжал настойчиво звать ее такой знакомый голос…
Неохотно разлепив вдруг отяжелевшие веки, она даже не сразу поняла, что очнулась: вокруг темно, лишь перед глазами вспыхивают ослепительные разноцветные искры да в воздухе чувствуется резкий запах гари. Стоило Элизабет чуть повернуть голову, как тупая боль тут же напомнила ей о том, где она находится, и что, собственно, произошло: полет, авиакатастрофа – они разбились…
Когда глаза немного привыкли к темноте, она начала различать прямо перед собой знакомые черты лица. Над ней склонился Талбот.
– Пришла в себя… Жива. Слава богу! – воскликнул он. – Еще минуту назад я всерьез опасался, что потерял тебя. С тобой все в порядке?
Нащупав на затылке большую шишку с кровоподтеком, Элизабет вздрогнула от боли:
– Думаю, да. Хотя минуту назад я не была в этом так уверена. А ты-то сам как?
– Все в порядке. Только, по-моему, что-то горит. Нам надо выбираться отсюда. И как можно скорее, – с этими словами Талбот отстегнул ремень безопасности и уточнил: – Боюсь, нам придется вылезать с твоей стороны: мою дверь заклинило.
Элизабет последовала его примеру и, превозмогая пульсирующую боль, встала и не без труда, но все-таки открыла им путь наружу, на свежий воздух. Оглянувшись, она увидела, что Талбот по-прежнему сидит в кресле пилота, и, заметив в иллюминаторе за его спиной языки пламени, испуганно воскликнула:
– Ты идешь? Поторопись!
– Не могу. Левую ногу чем-то зажало, – ответил он и, стиснув зубы, стал изо всех сил тянуть ее на себя.
Элизабет молча смотрела, как Талбот безуспешно пытается вытащить ногу из невидимой ловушки, а языки пламени тем временем росли, с каждой минутой все сильнее нагревая и освещая маленькую кабину разбившегося самолета. На его бледном от напряжения лице выступили капельки пота, но он ни на секунду не прекращал попыток освободиться. И вот наконец один резкий отчаянный рывок увенчался успехом: Талбот вывалился из кресла.
– Иди же! – крикнул он, толкая ее в открытую дверь кабины.
После секундного колебания Элизабет выглянула наружу и ахнула. От их новенького одномоторного воздушного транспорта мало что осталось: оторвавшиеся во время падения крылья застряли на верхних ветвях, а корпус, кое-где вскрытый как консервным ножом, висел метрах в трех от земли.
– Мы на дереве! – испуганно и в то же время восхищенно выдохнула она.
– Как высоко? – отрывисто поинтересовался он, устало дыша за ее спиной.
– Точно не могу сказать, но, по-моему, метрах в трех…
Не успела она договорить, как Талбот вдруг сильно толкнул ее в спину. Элизабет вскрикнула и, падая, раскинула руки в надежде полететь.
Мягкого приземления, к сожалению, не получилось: едва ее ноги коснулись земли, тело потянуло вперед – и она упала на колени, а потом по инерции лицом вниз. Несколько секунд она приходила в себя, боясь пошевелиться. Рядом раздался мучительный вскрик: ее товарищу по несчастью, похоже, повезло еще меньше. Но Талбот, не обращая внимания на боль, быстро поднялся сам, помог встать ей и сказал решительно:
– Теперь нам нужно отойти от самолета подальше. Не знаю, взорвется он или нет, но рисковать все же не стоит.
Первый же шаг отозвался острой болью, заставив его непроизвольно схватиться за Элизабет.
– Ты ранен! – воскликнула она, поддерживая его.
– Пустяки. Наверняка просто подвернул ногу, но, боюсь, мне все-таки понадобится твоя помощь. Идем скорее отсюда…
Элизабет перекинула его руку себе на плечо так, чтобы ему было легче опереться, и они очень медленно, шаг за шагом, стали удаляться от места крушения. Повсюду валялись сломанные ветки и обломки самолета, и она впервые задумалась о том, как же им все-таки невероятно повезло, что, упав в лесу, они оба остались живы: еще бы чуть-чуть вправо или влево – и их вполне могло насадить на стволы как на вертел.
– Все. Мы ушли достаточно далеко. Теперь можно немного отдохнуть, – задыхаясь, пробормотал Талбот, опускаясь прямо на землю.
Элизабет села рядом с ним, и они смогли наконец перевести дух, глядя на дым и языки пламени, нехотя облизывающие корпус самолета.
– Когда он взорвется? – поинтересовалась она, чувствуя настоятельную потребность говорить о чем угодно, лишь бы не молчать.
– Трудно сказать. Если в баке не осталось топлива, никакого взрыва может и не произойти. Так что молись, чтобы все получилось.
– Зачем?
До этого момента Талбот и не подозревал, что Элизабет способна так искренне, совсем по-детски удивляться чему бы то ни было. Отвечая, он внимательно смотрел ей в глаза, желая убедиться в том, что сделанное им выдающееся открытие не является лишь плодом его воображения:
– В данной ситуации взрыв – единственное беспроигрышное средство привлечь внимание людей к факту авиакатастрофы. Вполне возможно, что некто, заметив огонь, предпримет адекватные меры и тем самым ускорит наше спасение. А иначе нас будут искать неизвестно сколько времени…
Они помолчали. С каждой минутой Элизабет чувствовала, как шоковое состояние постепенно проходит, уступая место осознанным – а значит, более сильным – эмоциям. По сравнению с жуткой мыслью о том, что сегодня ее дорогой Эндрю едва не лишился любящей матери, ноющая боль во всем теле казалась ей сущим пустяком. Элизабет зябко повела плечами. Вокруг было тихо и темно. По мере того как гасло пламя, непроглядная безлунная ночь подступала все ближе. И в ее сердце холодной скользкой змеей прокрался знакомый с детства страх – боязнь темноты.
– Как ты думаешь, Талбот, где мы сейчас находимся? – чтобы хоть ненадолго отвлечься, спросила она.
– Скорее всего, где-то между Канзас-сити и Брэнсоном.