Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера
такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-
прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что
я не хочу этого делать.
- Попробуй по-другому, - говорит Доминик. – Отведи руку назад, а затем выбрось
вперед по прямой линии, чтобы хвосты плети щелкнули по мне, затем снова таким же
образом. Не поворачивайся всем телом, сохраняй силу в руке и запястье.
Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не
преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.
- Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.
Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь
заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь
с другого направления, вновь попадая на то же место.
- Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.
Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине
Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они
образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов
вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.
Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под
ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта
власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать
пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть
жестокость.
Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над
самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут
выдержать сабы.
Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.
Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я
причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где
плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.
Но я продолжаю.
Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически
боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя
для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я
сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой
опускаются на его спину, дальше не двигаясь.
Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот
звук разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в
него своими «зубами». Я замечаю, что у него на спине проступила сукровица, от чего на
моих глазах наворачиваются слезы, горячие и горькие. Из моей груди поднимаются
рыдания, и я чувствую, как они подступают к горлу в такт ударам, которыми я осыпаю его
спину. Это уже перебор, но я стискиваю зубы и заставляю себя продолжать.
Доминик сейчас сдерживает себя. Его глаза закрыты, и я вижу его жестко сжатые
челюсти, когда он борется с мучениями и старается не кричать. Я знаю, что каждый удар
очищает его, дает ему искупление, которого он жаждет.
Но я не знаю, сколько еще смогу выдержать сама. Это беспощадно, это
варварство.
- Не останавливайся, - приказывает Доминик, сквозь стиснутые зубы. – Продолжай.
Продолжать? По моему лицу текут слезы, но я подчиняюсь, вновь замахиваясь
рукой, заставляя себя взмахнуть плетью, сделать круговое движение и впиться флоггером
в его спину. Полосы от удара теперь не отличить от воспаленной красноты по всей его
спине. Его спина тоже плачет липкой и блестящей прозрачной жидкостью.
- Я не могу, - всхлипываю я, - не могу.
Меня начинают душить рыдания.
И тут я вижу ее – рубиновые капли прорываются через поверхность его
измученной кожи, извергаясь как миниатюрные вулканы, они испещряют его спину и
начинают течь вниз – кровь.
- Нет! – кричу я и опускаю флоггер к полу, вместе с силой, заключенной в его
хвостах. – Нет, я не могу этого делать, – я начинаю рыдать. – Твоя бедная спина, она
кровоточит.
Без сил я опускаюсь на колени, плеть выскальзывает из моей руки, голова
склоняется, и я реву. Как все могло дойти до этого? Я стегаю любимого мужчину до
крови.
Доминик вздрагивает и медленно приподнимается. Он весь одеревенел от боли, и,
когда оборачивается, чтобы взглянуть на меня, его глаза тоже влажные.
- Бет, не плачь. Разве ты не понимаешь? Я не хочу причинить тебе боль.
Это кажется таким горько-ироничным, что я плачу еще сильнее.
- Эй, моя девчонка, девочка моя, - он сползает с сиденья и подходит ко мне,
опускается рядом на колени и берет меня за руки. – Не плачь.
Но у него самого печальное лицо, глаза поблескивают от слез. Я не могу даже
обнять Доминика – его спина слишком воспаленная для этого. Вместо этого я тянусь и
прижимаю ладони к его такому любимому лицу.
- Как все дошло до такого? – шепчу я. Затем медленно встаю. – Я больше не могу
этого делать. Я знаю, тебе нужно пройти через чувство вины или какую бы там ни было
гребаную хрень, которую ты испытываешь, но я больше не могу выступать твоим
инструментом. Это причиняет слишком много боли, Доминик. Прости.
Я разворачиваюсь к двери и выхожу из квартиры. Я не хочу покидать его, но знаю,
что если не уйду сейчас - мое сердце разорвется.
Глава 20
На работе Джеймс со мной ласков. Он видит, что мои эмоции в полном беспорядке,
и у меня сейчас происходит что-то серьезное. Должно быть, он сожалеет, что взял меня,
как мне кажется, с тех пор как я стала у него работать от меня не особо много пользы.
Но мне удается сфокусироваться на работе – вообще-то, это помогло, ведь пока я
занимаюсь организацией выставки, я могу забыть про вчерашнюю отвратительную сцену.
Я вспоминаю о ней с чуть притупленным ужасом. Такое чувство, что я попала в капкан
какого-то кошмара, где любовь и боль глубоко и неразрывно переплетены, и впервые я не
знаю, смогу ли выдержать это.
Я думаю об Адаме – спокойном, предсказуемом Адаме – который ждет моего
возвращения домой. Возможно, это и есть ответ. Возможно, мир великих страстей и
высокой драмы – не для меня.
Но, похоже, решения не существует: сердце у меня будет разбито в любом случае –
продолжу я или нет.
Днем Джеймс приносит чашечку чая со словами:
- У меня есть новости от Салема.
Салем – это постоянный ассистент Джеймса, и – как я могу судить по его файлам –
невероятно организованный и эффективный.
- На следующей неделе он выписывается из больницы, - продолжает Джеймс чуть
робко. – После чего вернется к работе.
- Я всегда это знала, - отвечаю я. – Вы никогда не притворялись, что будет иначе.
Джеймс вздыхает и снимает свои очки в золотистой оправе.
- Знаю, но мне нравится твое присутствие здесь, Бет. К тому же ты добавила в мою
жизнь пряности и специй. Как бы мне хотелось быть в состоянии найти способ, чтобы
сохранить в штате и тебя.
- Не переживайте, - говорю с улыбкой. – На следующей неделе я должна съехать с
квартиры Селии. Я всегда знала, что это была лишь временная жизнь.
- О, Бет, - он кладет руку поверх моей. – Я буду по тебе скучать. Надеюсь, ты
всегда будешь считать меня своим другом.
- Конечно, буду. Вам так легко от меня не отделаться! – я очень стараюсь, чтобы
мой голос звучал как обычно, но внутри все скручивает от неопределенности. Что, Бога