В конце концов в сломанную дверь просунулся длинный нос его сподвижника.
— Бакунин, вы тут? Скорее, скорее!
Они бежали через Марсель. Он уже разочаровался в буржуазии, сдавшей город федералам. Затем морем в Италию, в Локарно, на "Ла Баронату"
— Я поехал, чтобы сражаться и умереть с вами, а я покинул Лион с глубокой грустью и мрачными предчувствиями.
Так писал он друзьям по горячим следам.
— Что будет с Францией? Прощай, свобода, прощай, социализм, прощай, народная правда и торжество гуманизма. Ну, не будем больше говорить об этом. Моя совесть подсказывает мне, что я исполнил свой долг до конца. Мои лионские друзья также знают это, а до остального мне нет дела.
Вскоре Лионский суд приговорил его заочно к пожизненному заключению. Которому?
Он стал писать замечательные статьи о пролетариате.
Но опоздал.
Плутни в "Интернационале", "нечаевское" дело, неудача в Лионе и множество прегрешений, допущенных в свирепой журнальной распре с Марксом, а главное, разрушительные происки его людей, дали повод для решительных действий. Гаагский конгресс "Интернационала", созванный в 1871 году специально для изгнания Бакунина из организации, принял соответствующее решение. Бакунин был отлучен, побит камнями, изгнан из всех советов.
Он, но не его "тайная братия". Очевидно, поэтому вскоре развалился и сам "Интернационал "
Тяжела рука Михаилова!
А "Ла Бароната", приют анархистов, все строилась. Уже было ясно, что денег не хватит, что доверчивый Кафиеро беззастенчиво ограблен строителями и почти разорен, и уже начались ссоры.
Вызванная телеграммой к родным в Россию, в Иркутск, Антония с детьми отбыла на два года, уверенная, что в итальянской Швейцарии у нее имеется прекрасный дом.
Бакунин перебрался на время в Женеву.
…
Привычно вызывая внимание, ровной, легкой и свободной походкой двигался он по улицам в свите из французов, испанцев, русских и сербов, вызывая волнение, точно большой океанский корабль.
— Здравствуйте, Санто Маэстро! Грацио, Санто Маэстро! Доброе утро, Мишель!
Его последователи и противники враждовали за место близ него. Дамы готовили ему еду, обшивали, занимали для него деньги.
Везде он был негласным центром.
Свободная прекрасная речь его на всех языках, а в конце по-русски, вызывала подобострастное восхищение. О Дрездене, о Сибири, о великих друзьях молодости он рассказывал живо, с подробностями, которые не всегда следовало упоминать. О себе же говорил только приятное, а на дерзкие вопросы отвечал руганью.
И, как деспот, не терпел противоречий.
— Вы разрешите мне закурить? — обращался он к самой хорошенькой женщине.
— Ах, конечно, курите, Мишель!
— А почему вы у меня не спросили разрешения? — обижалась другая дама.
— Вот еще! Кажется, я к вам не обращался. Я положительно не могу видеть, как женщина пьет вино и курит!
— Но я не пью и не курю, даже дыма табачного не переношу.
— Все равно.
Исполинский рост и ожирение, калмыцкая внешность, женская улыбка, никогда не сменяемое платье — все прощалось ему, все источало неизъяснимое очарование, все работало на образ народного вождя.
— Бакунин, вам следует почиститься
— Я не желаю чиститься! — бешеным взглядом посмотрел он. — Кто это тут возле меня, такой чистенький гавн…ченок?
Восторженные студентки лелеяли его, заботились о его здравии.
— Михаил Александрович, при ожирении нельзя есть макароны с маслом, пить кофе, водку с ликером и варить фрукты в жженке. Поберегите себя.
— Э, нет, матушки мои. Болезнь должна идти своим путем и выйти из тела.
Наконец, через два года жена известила о своем возвращении. Карло Гамбуцци выехал навстречу. Бакунин готовил было гнездышко для любимой женщины на Ла Баронате, но услышал, он не имеет на дачу никакого права. Он-то знал об этом, да как-то не верил, закрывал уши, привык к месту.
Для Антонии это был удар. Можно представить, что за крик учинила она всем обитателям дома, который она считала своим! А чего-чего наслушался сам Мишель… К тому же у него, по обыкновению, не осталось ни копейки денег. Кое-как, с помощью Гамбуцци, удалось пристроить семью на несколько дней.
А дальше?
Бакунин пережил ужасную ночь. Он сидел в комнате за столом, перед ним лежали часы и револьвер. Он следил за стрелкой. Ровно в четыре часа утра должен прогреметь выстрел, положив конец всем его унижениям, неудачам, страданиям. Ровно в четыре…
Но судьба по-прежнему благоволила ему.
"Еще не в этот раз", — как говорят французы…