Зима.
Более лютой зимы нельзя было себе представить.
- Наступаем на Москву, - сказал он, когда царь предал его. Это не входило в его намерения, он стремился к быстрой кампании. Хотел нанести удар России, которая посмела снова выступить против него. Думал, сможет всегда выигрывать битвы, как делал до сих пор. Как цирковая собака, был убежден, что публика будет вечно дивиться его фокусам, но публика к нему привыкла. Русские и не подумали всерьез сражаться с Великой Армией; они продолжали отступать, сжигая за собой деревни. Есть было нечего, спать негде. Они отступали в зиму, а мы следовали за ними. В русскую зиму в летних мундирах. В снега в клееных сапогах. Когда наши лошади умирали от холода, мы разрезали им брюхо и совали в него ноги. У одного лошадь замерзла: когда утром солдат попытался вынуть ноги, они пристыли к окоченевшим кишкам. Мы не смогли освободить беднягу, его пришлось бросить. Он кричал не переставая.
Бонапарт ездил в санях, слал в части отчаянные приказы, пытаясь заставить нас обойти русских хотя бы в одном месте. Но мы не могли обойти их. Мы ходили с трудом.
От спалённых деревень худо было не только нам, но и тем, кто там жил. Крестьянам, жизнь которых подчиняется солнцу и луне. Как мои мать и отец, они принимали каждое время года и ждали урожая. Работали от зари до зари и утешались сказками из Библии и сказками о лесе. Их леса были полны духов, добрых и не очень, но в каждой семье рассказывали сказку со счастливым концом: о том, как дух спас их ребенка или вернул к жизни единственную корову.
Царя они называли "Маленьким Отцом" и почитали, как Бога. В их простоте, как в зеркале, я видел свои чувства; я впервые понял, что так далеко меня завело именно желание обрести маленького отца. Эти люди чтут домашний очаг, запирают двери на ночь, едят густую похлебку и черный хлеб. Поют песни, чтобы не подпускать ближе ночь, и, как мы, зимой забирают животных в дом. Зимой здесь холодно так, что невозможно вытерпеть, а земля становится тверже солдатского тесака. Можно только жечь лучину, ощупью искать еду в погребе и мечтать о весне.
Когда солдаты жгли их деревни, эти люди помогали предавать огню собственные дома, а вместе с ними - годы труда и здравого смысла. Они делали это ради своего маленького отца. А потом поворачивались лицом к лютой зиме и шли умирать поодиночке, парами и целыми семьями. Уходили в леса и сидели на берегу замерзшей реки. Это продолжалось недолго, кровь быстро остывала, но мы, проходя мимо, все же слышали, как они поют. Их голоса подхватывал ледяной ветер и разносил над пожарищем.
Мы убили всех, не истратив ни одного заряда. Я молился, чтобы пошел снег и засыпал их навсегда. Когда падает снег, верится, что мир и впрямь очистился.
Неужели каждая снежинка действительно неповторима? Кто знает?
Я вынужден перестать писать. Пора делать упражнения. Здесь считают, что нужно делать упражнения каждый день в одно и то же время. Иначе они начинают волноваться за наше здоровье. Хотят, чтобы мы были здоровы; посетители должны уходить от нас довольными. Надеюсь, у меня сегодня будет гость.
На той войне страшнее всего было наблюдать не за смертью товарищей, а за их жизнью. Я слышал сказки о человеческом теле и разуме, о том, к чему они могут приспособиться, как могут выжить. Слышал рассказы людей, которых сожгло солнце, и они отрастили другую кожу, толстую и черную, как подгоревшая овсянка. Другие научились не спать, боясь, что их сожрут дикие звери. Тело цепляется за жизнь, чего бы это ему ни стоило. Даже поедает само себя. Когда нет пищи, оно становится каннибалом и пожирает сначала собственный жир, потом мышцы, потом кости. Я видел солдат, которые, обезумев от голода и холода, отрезали себе руки и варили их. Много ли можно отрезать? Две руки. Две ноги. Уши. Куски туловища. Можно отрезать все и оставить только сердце, бьющееся в своем разграбленном дворце.
Нет. Сначала нужно вырезать сердце. Тогда не так холодно. Не так больно. Ведь без сердца нет смысла и руку останавливать. Глаза не мигая будут смотреть на смерть. Именно сердце предает нас, заставляет плакать, хоронить друзей, когда нужно идти вперед. Именно сердце сосет нас по ночам и заставляет ненавидеть самих себя. Именно сердце поет старые песни, будит воспоминания о теплых днях и заставляет проковылять еще одну милю, миновать еще одну сожженную дотла деревню.
Чтобы пережить ту лютую зиму и ту войну, мы сложили из своих сердец погребальный костер и навсегда забыли о них. Сердце нельзя сдать в ломбард. Нельзя завернуть его в чистую тряпку, оставить там и выкупить, когда настанут лучшие времена.
Перед лицом смерти страсть к жизни теряет смысл. Ты можешь сделать только одно: отречься от страсти. Лишь после этого начнешь выживать.
А если откажешься?
Если будешь помнить каждого убитого тобой человека, каждую разломанную надвое жизнь, каждый бережно и мучительно выращенный урожай, который уничтожил, каждого ребенка, у которого украл будущее, - безумие набросит тебе петлю на шею и поведет в темные леса с оскверненными реками и умолкшими птицами.
Когда я говорю, что жил с бессердечными людьми, я беру очень точное слово.
Неделя тянулась за неделей. Мы говорили о возвращении домой, и постепенно дом перестал быть местом, где мы не только любим, но и ссоримся. Где гаснет огонь и то и дело приходится выполнять неприятную работу. Дом стал средоточием радости и здравого смысла. Мы начинали верить, что ведем эту войну, только чтобы вернуться домой. Чтобы беречь свой дом, сохранять дом тем, чем он начинал нам казаться. После смерти сердец у нас нечему было вызывать прилив чувств, что липли к нашим штыкам и раздували наши влажные костры. Мы готовы были верить во что угодно - лишь бы только дожить: Бог на нашей стороне, а русские - дьяволы. Наши жены зависели от этой войны. От нее зависела судьба Франции. Мы были обязаны победить или умереть.
Какая ложь была самой непростительной? То, что мы сможем вернуться домой и найти брошенное в целости и сохранности. Что сердца будут ждать нас за дверью, как верные старые псы.
Но не всем везет, как Одиссею.