Ректором университета король назначил выдающегося филолога-эллиниста Фридриха Вильгельма Тирша, а в качестве профессоров привлёк выдающихся мыслителей Германии — Фридриха Шеллинга, Франца Баадера, Фридриха Якоби и многих других.
Германия всё ещё была раздроблена на отдельные герцогства, но здесь, на юге немецких земель, рождался как бы единый центр всеобщей германской культуры. И это также льстило самолюбию Генриха Гейне, чья поэтическая слава уже успела облететь всю Германию.
6
Пропустить лекцию какого-либо выдающегося светила было бы верхом легкомыслия. Тем более что на подобные чтения собирались все мало-мальски известные университетские профессора и почти вся мюнхенская знать, начиная с первых лиц королевского двора и кончая чиновниками многочисленных дипломатических миссий.
Так было и теперь, на лекции Шеллинга, объявленной как продолжение курса общей философии, что он читал здесь с первого семестра. Однако, взойдя на кафедру и окинув взглядом аудиторию, именитый профессор патетически воздел вверх руки и неожиданно объявил:
— Многоуважаемые дамы и господа! История философии есть история зарождения и развития свободной мысли и свободного духа всего человечества. До сих пор я строил свой курс философии на достижениях, так сказать, исторического прошлого. Однако история творится духом свободы в любые, в том числе современные нам, времена. Посему сегодня я вынужден нарушить привычное течение моих лекций и обратить ваше внимание на те величайшие свершения, что происходят, как говорится, на наших с вами глазах и чьи последствия, смею смело утверждать, имеют самое прямое отношение к расцвету свободного человеческого духа.
Многим, находившимся в аудитории, уже было известно из газет о начавшейся на Балканах русско-турецкой войне и о доблестных победах русского оружия в сей бурно завязавшейся драке. Именно с этого и начал свою лекцию профессор философии, прямо указав, что сия борьба — борьба за свободу и раскрепощение народов.
— Именно Россия, — сказал он, — подняла свой меч, чтобы покончить с тиранией Османской империи и вызволить из её оков такую великую прародину человеческой культуры, как достославная Эллада! Да, мы должны быть благодарны русским и их молодому императору Николаю Первому за то, что они, проявляя самоотверженность и, главное, бескорыстие, движимые лишь чувством милосердия и сострадания, принесли священную и столь долго желаемую свободу народу Греции.
Сия борьба имела свою давнюю историю. В её основании значились не менее громкие победы. Впервые здесь, в германском городе, из уст немецкого профессора Шеллинга прозвучали имена Потёмкина и Репнина, Румянцева и Суворова, не раз покрывших славой знамёна победоносного русского воинства.
Не успел профессор сойти с кафедры, как его плотным кольцом окружили молодые и некоторые уже средних лет слушатели, в основном студенты из России.
— Я сожалею, — расслышал Гейне слова растроганного Шеллинга, — что не знаю вашего родного языка, дорогие мои коллеги, и, разумеется, не имею возможности читать по-русски. Но я всегда был рад, когда узнавал, что русские, приехавшие из Санкт-Петербурга и Москвы, посещают мои лекции. Скажу вам, друзья мои, мне очень и очень по сердцу, что Россия и Германия как бы начинают входить в общий умственный союз. Именно от России я отныне ожидаю великих услуг человечеству. Порукой тому — ваша юная и свежая образованность, ваше неуёмное стремление припасть к истокам, образно говоря, к чистым родниковым ключам всеевропейской цивилизации. Не так ли, герр Тютчев?
— О, герр профессор, у вас высокое и совершенно справедливое понятие о моём отечестве, — произнёс стоящий рядом с Шеллингом русский дипломат. — В справедливости ваших высказываний я, как вам давно уже известно, не раз имел уже счастливую возможность убеждаться... И вот нынче ваши чувства к России и её народу вы объявили, так сказать, во всеуслышание. Это не может не радовать и меня, и моих соотечественников, что прибыли из российских краёв, чтобы припасть к светлым и чистым родникам европейской культуры.
Только теперь Шеллинг заметил в толпе немецкого поэта и, будучи сам уже с ним знаком, представил его Тютчеву.
— Я с живым интересом прочитал первый нумер редактируемых вами «Летописей», — признался Тютчев, подавая руку известному поэту. — Только почему, смею полюбопытствовать, на страницах вашего журнала столько нападок на английскую литературу и, скажем прямо, вообще на британскую общественную мысль?