«Мой друг, наверное, спутал сей семейный обеденный стол со страницами редактируемых им «Летописей», — подумал Тютчев. — Слов нет, ему нечего терять — он не имеет ни жены, ни детей. И он в самом деле азартный борец против отживших устоев. Но к чему ломать копья в полемике с этой выжившей из ума и изрядно мне самому уже надоевшей Ганштейнихой? Сделаем-ка мы наш разговор действительно почтенным, как и подобает в истинно чинных бюргерских немецких семьях».
— А что, любезный Гейне, — неожиданно произнёс Тютчев, как-то с вызовом блеснув стёклышками очков, — правда ли, что в Лондоне, в Виндзорском замке, проживают привидения?
Мгновенно за столом воцарилась гробовая тишина, но тут же она была прервана возгласом баронессы, исполненным таинственности:
— Так вы только что из Англии? Ах, это так интересно — привидения в королевском дворце! Так расскажите же нам о них, право, не томите наши души.
Да-да, — подхватила Элеонора, — я тоже слышала, как по ночам там, в замке... Так это правда?
И Клотильда, осмелившись, подняла от стола свой прелестный взор и остановила его на лице гостя.
— Неужели вы сами... собственными глазами?.. — изменившимся от ужаса голосом произнесла она. — Нет, этого не может быть! Однако, право, говорите. Говорите всё начистоту!
Выдержав паузу и приняв вид, подобающий сложившимся обстоятельствам, Гейне размеренно и чуть понизив голос начал:
— Признаться, я сам вначале не верил тому, что говорят о Виндзоре. Но вот один мой приятель, которому посчастливилось провести ночь в этом древнем замке, оказался свидетелем зрелища, которое заледенило ему кровь. Представьте, среди ночи он, уже безмятежно видевший не один приятный сон, вдруг просыпается от того, что за дверью слышит чьи-то шаги. Затем — стук в дверь. И на пороге — фигура, вся одетая в белое.
— Так это была женщина или мужчина? — выдохнула Ганштейниха.
А Клотильда, не в силах более терпеть и желая скорее узнать самое главное, интересующее её, перебила тётушку:
— А вы... вы сами видели привидения?.. Вы-то, я уверена, их не испугались.
Разочаровывать милую девушку да и всех остальных слушателей ни в коем случае было нельзя. И гость, опустив глаза, дабы придать большую значимость своей персоне, глухо отозвался:
— Я встретился с потусторонними силами не в Виндзорском, а в другом замке. Тоже, скажу вам, одном из самых древних во всей Англии. Но это другая история. О ней я расскажу вам как-нибудь в другой раз.
Фёдор Иванович уже встал со своего места и подошёл к жене, положив ей руки на плечи. Очки его вновь сверкнули бликами солнца.
— В Англии, как, впрочем, и здесь, в Германии, — сказал он, — каждый более или менее древний замок непременно должен быть населён привидениями. И — как можно более родовитыми и знатными.
— О, Теодор, ты несносен, как большой ребёнок — всегда готов ничего не принимать всерьёз, — повернула к нему Элеонора своё лицо, которое всё, вопреки тому, о чём она говорила, было исполнено любви и восхищения мужем.
«А они — чудное семейство, — отметил про себя Гейне. — Пожалуй, мне будет здесь легко и просто коротать своё вынужденное пребывание в этом скучном баварском городе. Но мне повезло: в великой пустыне жизни я повсюду умею находить какой-нибудь прекрасный оазис».
Через несколько дней, случайно разговорившись с некоторыми знакомыми, Гейне услыхал от них, что до последнего времени мало кто в Мюнхене подозревал об обстоятельствах брака русского дипломата Тютчева с дочерью графа Теодора Ботмера.
— В первый год это было вообще тайной для многих, — уклончиво объясняли те, с кем поэт говорил, — Наверное, господин Тютчев считал, что она ему не пара. И впрямь: жена старше его на четыре года. У неё трое детей — от трёх до семи лет — от первого мужа, Петерсона, бывшего дипломатом русской службы в Веймаре и умершего, кажется, года два назад.
Однако какое дело до всего этого было другу Тютчева, если дружба с ним и его семьёй действительно оказалась весьма приятной? Истосковавшийся по добрым человеческим отношениям странник и впрямь нашёл в ней желанный, поистине окропляющий свежей водою прекрасный оазис. И одинокое сердце его обрело усладу — чары Клотильды настолько овладели его чувствами и мыслями, что он стал писать стихи, ей посвящённые.
И острый, глубокий ум его встретил достойного товарища, беседы с которым раз за разом приносили ему подлинное наслаждение.
И Ганштейниха не только перестала его раздражать, но, напротив, прониклась к нему нескрываемым интересом и завидным уважением. Так что обеды и ужины, а часто даже и завтраки в тютчевском доме редко обходились без милого Генриха. И если он почему-либо не появлялся, первой била тревогу баронесса: не заболел ли?