Зрачки в глазах Гавриила Германовича расширяются. Он еще долго не моргая глядит на меня, но прочесть что-либо в глубокой синеве его глаз невозможно.
− Признаться, госпожа Воронцова, ваша откровенность меня потрясла.
«Признаться, не одного вас!» − корю я себя, дернуло же меня за язык.
А между тем потемневший взор Гавриила Германовича начинает беззастенчиво блуждать по моему телу, как будто перед ним представили долгожданное лакомство.
− Воистину занятная заповедь, − подчеркивает он хриплым сексуальным голосом и с гастрономическим аппетитом облизывается − словно его губы запачканы любимым десертом.
Мое лицо заливается краской, возникает желание нырнуть в бассейн, который от нас всего в десяти шагах. До кучи мой рот округляется, поскольку взгляд приковывается к черным брюкам Гавриила Германовича − ткань выразительно вздулась в причинном месте. Моментально меня атакует мысль, что все это − галлюцинации, потому что в следующем действии он раздраженно закладывает руки в карманы брюк и тем самым разрушает неприличное видение.
«Воронцова, твоему столику больше не наливать!» − назидательно грозит мне пальчиком глас трезвости. Помилуйте, с какой стати мне, заурядной девушке в очках без каких-либо внешних намеков на роковую манекенщицу, становиться источником мужского возбуждения?
− Я обратил внимание, что ваш брат с нас глаз не спускает, − выводит меня из раздумий грубоватый тембр Гавриила Германовича, он вновь оборачивается ко мне со своей маской неподступного благородства. − Полагаю, одно мое неверное движение − и он пустит пулю мне в голову.
− Э-э… Никита просто отказывается мириться с тем, что я стала взрослой.
Безотчетно ища глазами брата, я притягиваю к себе внимание Бобби, который расплывается в улыбке, способной обогнуть земной шар.
− Уилсон − ваш друг? − внезапно звучит грозный вопрос у меня над ухом и уже каким-то образом с приказом на ответ.
− Уилсон, − эхом повторяю я, боясь, что нас услышат. − Д-да… Это он вам сказал? Подождите… вы знакомы?
Гавриил Германович приветственно салютирует Бобби бокалом, но тот с откровенной неприязнью отворачивается.
− Знакомы.
− Только не в лучших отношениях, как я погляжу, − слетает у меня с языка фривольное замечание.
− Я не обсуждаю подобные темы. Все последующие вопросы будут пресечены на корню.
− Зверь! − выплевываю я, как оскорбление.
Наши взгляды сцепляются: мой − дерзкий с мольбой о пощаде, его − обещающий, что пощады не будет.
В затяжном безмолвии Гавриил Германович складывает руки на груди, на его лицо ложится тень не предвещающей ничего хорошего улыбки.
− Кнут и пряник всегда и во всем, − предельно честно дает понять он через паузу, не оставляя и тени сомнения.
Я залпом приканчиваю остатки шампанского и глубоко втягиваю прохладный воздух.
− Вы слишком много на себя берете. Сомневаюсь, что в вашем диктаторском меню присутствует пряник. Гарантирую, настанет время, когда ваш кнут сыграет против вас.
Глаза Гавриила Германовича затягивает кровавый циклон, грозящий окропить землю кровавым дождем. По спине у меня проходит арктический мороз. В зеркале его души мне чудится рыскающий по ночам монстр в сто крат страшней чудовища из сна − от него веет могильным холодом. Люди часто шепчутся, что так бывает при встрече со Смертью.
Гавриил Германович отводит карающий взгляд и берет у задержавшегося возле нас официанта новый бокал шампанского. Теперь мне мерещится, что у нанятого работника дрожит поднос с бокалами, но в точности я не уверена. От мнимо или не мнимо испуганного официанта меня отвлекает горячий прилив энергетических потоков, нахлынувший на мое тело.
«Что за бесовщина?..» − коченею я от страха и интуитивно озираюсь. Мистическая рыжая луна изливает холодное олово на землю, чертя непроходимые лабиринты между нашими тенями. В душу ко мне закрадывается необъяснимая тревога − происходит мистификация. «Сон разума рождает чудовищ» − слишком хорошо мне известно значение фабулы офорта Гойи, и все-таки в воздухе витает нечто такое, что назойливо навивает разные странности. Чем черт не шутит, вдруг душераздирающий крик ночной птицы в образовавшуюся музыкальную паузу − своеобразная прелюдия перед принесением в жертву?
В пик моего замешательства Гавриил Германович как ни в чем не бывало натягивает приторную улыбку. Мир приобретает праздные краски. Со сцены снова звучит музыка. Все возвращается на круги своя. Никакой мистификации и в помине не было.
− Откройтесь, моя радость, что подвигло вас призвать себя на службу Гиппократу? − интересуется он, словно не замечая моей нервозности. − Из вас вышел бы отличный адвокат Дьявола.