Уже поздно. В воздухе чувствуется приближение дождя. Слушаю шум ночного бриза в кроне мангового дерева у меня под окном, стрекот цикад.
Преподобный Дроппит сказал, что Катрин в раю, что она с Богом. Но я чувствую ее присутствие в ветре, в темных тенях. Вспоминаю ее слезы и думаю: «Почему Ты забрал Катрин! Почему не меня!» Биение моего сердца — как тяжкий грех.
Воскресенье, 19 октября
Сегодня мы с мамой отвезли на могилу Катрин имбирную лилию в горшке. Потом мама велела мне посидеть в фургоне. Высунувшись, я увидела, что она стоит на коленях в грязи. Я подбежала к ней, думала, она упала и ушиблась. А она только вздрагивала, прижимая кулак ко рту, и лицо ее было мокрым от слез. Я испугалась и не знала, что говорить и делать.
— Да и есть ли на свете Бог?! — вдруг закричала она. Я видела ярость в ее глазах.
Я боялась, что она скажет что-то такое, что обречет Катрин на вечное пребывание в аду.
— Пойдем лучше отсюда, — быстро проговорила я и помогла ей подняться. Надо было поскорее увести маму.
Когда мы приехали домой, я уговорила маму выпить рому с сиропом и прилечь. До сих пор слышу ее голос: «Да есть ли Бог?»
Мое перо дрожит, и мелкие кляксы, как слезы, покрывают страницу.
Я ПЕРЕЖИВАЮ ГОРЬКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ, НО С НАДЕЖДОЙ НЕ РАССТАЮСЬ
3 января 1778 года
Сегодня из Форт-Ройяла приехал дядя Ташер, привез с собой целый экипаж тканей: грубую хлопчатобумажную материю для рабов и черный креп для траурной одежды — нам. Из кармана жилета дядя достал письмо из Парижа! От тетушки Дезире.
Отец, читая письмо, свысока поглядывал на брата.
— Это о крестнике Дезире, сыне маркиза, — фыркнул отец. — Вот тебе на!
— Папа, прочти нам вслух! — Я села на диван рядом с мамой.
За окнами легкий бриз шевелил кроны пальм. В своем загоне ревел томившийся от любви бычок.
Отец стал читать. В письме тетушка Дезире писала, что сыну маркиза, Александру, который хорош собой и образован, исполнилось семнадцать лет. Если он женится, то получит от матери наследство, поэтому тетушка Дезире предлагала выдать его за одну из своих племянниц — за кого-то из нас.
«Ну наконец-то, — подумалось мне. — Господь услышал мои молитвы!»
Но потом отец прочел, что Александр предпочитает Катрин.
Катрин?
— Но… — запнулась я. С похорон Катрин прошло всего два месяца.
Мама опустила шитье на колени.
— Ну и пусть женится на ней, — сказала она. Мама по-прежнему такая — странная.
Отец зашагал по комнате.
— В распоряжении у молодого человека появится годовой доход в сорок тысяч ливров, не меньше, — сказал он.
— Сорок тысяч? — переспросила бабушка Санноа, входя в комнату. — Он сказал сорок тысяч! Или четыре?
Отец встал у окна.
— Может, вместо Катрин они возьмут Манет? — задумчиво произнес он.
— Именно так я и подумал, Жозеф, — согласился дядя Ташер, потирая подбородок.
Я не поняла. Почему не меня?
— Манет еще совсем ребенок, — заметила мама.
— Четыре тысячи было бы приемлемым доходом, — сказала бабушка Санноа.
— Манет уже одиннадцать, — возразил отец. — Ко времени…
— Всего одиннадцать, — поправила его мама.
— Одиннадцать с половиной. Ты неблагоразумна! — повысил голос отец.
Дядя Ташер покашлял и налил себе рому.
— Такие возможности представляются не каждый день, — сказал он.
— Но почему же не я? — спросила я, вставая.
Отец смутился и вздохнул.
— Роза… — Он взглянул на письмо и прочистил горло. — Кавалер выразил предпочтение более молодой невесте. У вас вышла бы недостаточно большая разница в возрасте… чтобы ты повиновалась ему, как пристало жене.
Мама фыркнула.
— Вот именно, — сказал папа и пошел из комнаты. — Да поможет мне Бог!
Хлопнула дверь.
— Не отдам свою малышку! — крикнула мама.
Я побежала к себе в комнату и стала швырять вещи в старый заплечный мешок. Я собиралась бежать все равно куда. Куда угодно. Хоть в пустовавшую хижину рабов, стоявшую на берегу моря. Хоть в пещеру в горах, где прячутся беглые рабы. Все лучше, чем оставаться здесь.
И тут я заметила стоявшую в дверях Манет. Одной рукой она держала во рту стебель сахарного тростника, другой прижимала к боку облупленную деревянную куклу.
— Я думала, ты играешь возле дома, — сказала я. Сказать по правде, я недолюбливала Манет.