Мысль о сражениях настолько будоражила его, что он рассмеялся на мои слова, хотя месяцем раньше звезду бы с неба достал, намекни я на нечто подобное! У мужчин одна страсть — война! Ненавижу! Я вспомнила сияющее Никол кино лицо. Счастье для мужчин — проливать собственную кровь и слезы своих женщин.
— Не время шутить! Что за детские шалости… Вы обещаете невозможное, если я выполню невозможное. Однако нам пора. Мой поезд скорый уходит скоро. Простите за каламбур.
— Я провожу вас! Я не могу вас оставить так. Он целовал мои руки.
— Нет, я вынужден вам отказать, моя дорогая фея. Вас узнают. Зачем вам лишние разговоры, кривотолки, порочащие вашу репутацию? Езжайте домой.
— Вадим Александрович!
Он чуть не силой, ибо я была почти без чувств, выводил меня из кафе. Я цеплялась за него, и пальцы мои скользили по его кителю. Какой-то значок оцарапал мне руку, было неприятное саднящее чувство.
— Вадим Александрович, я умоляю вас!
Мы остановились в темном коридоре, с улицы доносились голоса, сумерки ложились на город.
— Мне страшно за вас.
— Анна Николаевна… Помните обо мне.
— Что вы говорите! Не смейте мне такого говорить! Я… Я не могу без вас. Я потеряла голову, я схожу с ума. Я вас люблю!..
— Нет, милая Анна. Вы выдумали свою любовь ко мне. Поверьте. Это я вас люблю. Вы же просто не противитесь моему чувству.
Он поцеловал меня в губы. Не поцеловал — сорвал поцелуй тайком! Украдкой, прячась от людей, в темном коридоре дурного кафе.
— Если вы считаете, что я не люблю вас, то почему целуете?
— Я тешу себя надеждой, что я ошибаюсь… Анна! Мне пора.
— Не уходите! Я обещаю пойти за вами на край света. Останьтесь, и я останусь с вами, — я говорила безумные бесстыдные слова, не задумываясь.
Он покачал головой.
— Это хорошо, что нам необходимо на время расстаться. Время и расстояние поставят все на свои места.
— Вы отвратительно бездушны! — гордость не дала мне продолжить упреки.
— Простите меня, мое счастье. Я посажу вас в экипаж.
На улице он поцеловал мне руку, когда я уже сидела рядом с Таней.
— Прощайте, госпожа Зимовина.
— Прощайте, — больше я ничего не смогла сказать. Я забылась, но, увидев собственный дом, очнулась и приказала: — На вокзал! Быстрее! Как можно быстрее!
Мы с Таней пробиралась сквозь толпу.
— Какой у него вагон? — кричала мне Таня, потому что разговаривать нормально было невозможно.
— Не знаю! — ответила я в полном отчаянии.
— Анна Николаевна, — услышала я где-то сбоку. На меня с удивлением и восхищением смотрел Сергей Иванович, совершенно неузнаваемый в военной форме. Из-за его плеча ревниво выглядывала супруга, заплаканная и похожая от этого на гимназистку.
— Простите, — сказала я. — Простите, я спешу! И мы с Таней прибавили шагу. Торжественные звуки маршей сливались с криками, многоголосицей и причитаниями. Вся какофония звуков смешалась с моими мыслями, образовав чудовищный коктейль. На секунду я вдруг увидела его в окне.
— Таня, там!
Но поезд тронулся, заревел, как раненый зверь, и выпустил пар.
Я остановилась, не замечая, что меня со всех сторон толкают и задевают локтями.
— Анна Николаевна, — дотронулась до моей руки Таня. — Надо идти.
И я пошла за ней. Конечно, в тот момент я еще не осознавала, что началась Первая мировая война.
Глава 8
С ранней юности я не могла спокойно переживать августовские дни. Когда неожиданно спадает июльская жара, когда природа начинает готовиться к последующему отдыху, когда на столе появляются груши и яблоки с нарядным глянцем, будто с картин фламандских мастеров, начинает быстрее обычного биться сердце; до боли оно шепчет страшные сказки. Беспричинная грусть закрадывается в душу, и перед глазами встает туман с охладевшей воды.
Мной овладевало беспокойство, я вздрагивала при любом шорохе и стуке. Нервозность изматывала меня до предела, я теряла сон, из рук все валилось. Я не знала, куда себя деть, чем заняться.
Именно в такие дни у меня ощущалась потребность в Боге, меня тянуло в храм. Мне хотелось скрыться под мрачными тяжелыми куполами в прохладе, где мерцание и треск свечей и огоньки лампад окутывал удушливый запах ладана. И чтобы пели. Мне хотелось потом сидеть в церковном садике на некрашеной скамье, слушать шум ветра, видеть издалека женщин в черном.
Через неделю, а может, через две после до времени завершившегося лета ко мне приехала Вирсавия Андреевна.
— Обидно, не правда ли? — возбужденно заявила она. — Сидим, как старухи, у домашних печей, а на дачах еще не начались дожди! Видно, не купидон, а сам лукавый прицелился в сердце того сумасшедшего мальчика!
— О чем вы говорите? — спросила я. Вирсавия Андреевна сверкнула глазами. До чего же она была хороша в тот миг! Одетая по последнему крику столичной моды, с влажными черными глазами, с темными кругами под ними — свидетельством беспокойной деятельности в последнее время, с бледными губами, словно из них кто-то выпил всю кровь, — она была похожа одновременно и на святую мученицу, и на колдунью из старых легенд.
И странное, почти сатанинское веселье было ей к лицу.
— Я говорю об убийце эрцгерцога и его супруги. Вы, вероятно, газет не читали!.. Я тоже, представьте себе, не читала. Но знаю, — она рассмеялась, запрокинув голову.
И потом погрустнела, сложила руки на коленях.
— Я думала, вы будете какое-то время в столице, — сказала я.
— В столице мне теперь делать нечего: все разъехались. Всех я проводила…
Конечно, я не спросила, кого она имеет в виду — близких знакомых или любовников? Но в темных глазах Вирсавии Андреевны было столько тоски, что я постаралась заговорить о чем-то другом. Но Вирсавия Андреевна сказала мне:
— Я видела вашего супруга в столице. У него были какие-то дела, но он любезно уделил мне полчаса своего драгоценного времени! Он даже проводил меня до моей гостиницы. Я нахожу Александра Михайловича очень милым человеком.
— Наверно, вы правы, — сказала я не очень уверенно.
— Александр Михайлович сказал, что будет дома в это воскресенье, так что у вас есть три дня…
— Три дня? — переспросила я.
— Мне кажется, что женщине не мешает знать, когда приедет ее супруг, — сказала Вирсавия Андреевна.
— О, я слишком ленива, чтобы скрывать от него что бы то ни было, — ответила я почти равнодушно.
В день приезда Александра Михайловича вечером у меня была головная боль, в висках стучало и билось. Я то сдерживала себя, то принималась кусать платочек, то снова успокаивалась и делала отрешенный вид. Таня предлагала мне кофе, чай, пыталась отвлечь разговорами, но ничего не помогало. Перед глазами плыли кресла, в душе смеялись его глаза, слышался голос: «Он сбежал от вас на войну».
— Неправда! — твердо вслух сказала я.
— Простите? — Александр, как оказалось, уже полчаса сидел рядом, пил кофе.
Я смутилась, покраснела, рассмеялась, отшутилась. Потом пожаловалась на жару, головную боль, на шум за окном. Александр выслушал меня, высоко подняв брови, словно говоря мне, что не верит ни слову, но при этом не может найти причину моего дурного расположения духа.
Я почему-то стала без всяких оснований подозревать супруга в неверности, и подобные мысли были мне неприятны. Еще летом я надеялась, что Александр Михайлович заведет себе любовницу, и тогда я буду морально освобождена от обязательств перед ним, а с приходом осени я вдруг испугалась своих летних желаний.
Я устроила супругу настоящий скандал.
— Почему вы задержались так надолго? — спросила я.
— Анна Николаевна! — воскликнул он. — Я, кажется, говорил вам о том, когда я приеду, и не задержался ни на один день! Или вы неожиданно стали скучать по мне? Признайтесь!.. — хотел он обратить все в шутку.