— С днем ангела вас, — растерянно сказал он.
— Ах! — Я прошлась мимо него туда и обратно. — Господин полковник, вы даже не представляете, как легко сделать женщину счастливой!
Москвин нахмурился, а я продолжила.
— Мне для счастья необходимы всего несколько часов с братом, вернее, чтобы он побыл со мной до завтра. Все в ваших руках, господин полковник. На все есть ваша непререкаемая воля. Одно ваше слово — и я счастлива, — серьезно сказала я, прикасаясь к его локтю.
— Мадам! Рад… Рад служить…
Я прошла к своему креслу, присела на краешек. Замерла со ждущей улыбкой. Полковник покраснел. Я и не думала, что такой бравый военный будет смущаться наедине с дамой.
— Что ж… Полутора суток вакаций погоды не делают.
Москвин медленно выписал вакационный билет, протянул его мне.
— Господин полковник, вы удивительно щедры ко мне! — Я томно вздохнула. — Благодарю вас! — Я пожала его широкую ладонь, он поклонился, чтобы поцеловать мне руку.
Мы быстро шли по узким длинным коридорам, я спешила домой и поторапливала Николку. Нас окружили юнкера.
— Николай! Ты куда? — кричали они.
— Завтра прибуду! — отзывался он. — У меня вакации!!
— Лжешь!
— Вот еще! Москвин сам лист подписал! — небрежно бросил в их сторону через плечо Николка.
— Москвин?
— Сам Москвин?
— Не может этого быть!
— Москвин — лютый зверь!
Николка победно оглядел однокашников и изрек важно:
— Москвин, конечно, лютый зверь, но Анна его вышколила.
Я ждала Николку у ворот училища. Морозец щипал щеки, беличья муфта была теплой и нарядной. Я знала, что выгляжу чудесно, и на душе было хорошо и радостно от ожидания домашнего ужина при свечах, когда брат будет резко жестикулировать, почти кричать, рассказывая нам новости. Впрочем, Александру Михайловичу его рассказы наверняка неинтересны, слушать буду только я.
Николка выбежал очень скоро, был он весел, в его глазах светилось лукавство. Он поцеловал мне руку, потерся об нее щекой. Я видела изумленные глаза его однокашников, также выходивших из ворот, но уже вслед за нами и строем. Поняла детскую хитрость брата: пойдет слух о красивой даме, с которой уехал на вакацию юнкер Николай Тимирев. Подыгрывая, потрепала его по щеке и поцеловала в лоб. Будущие господа офицеры выдохнули из губ клубы пара одновременно. Глупенькие, глупенькие мальчики, похожие как родные братья в своей форме! Неужели они верят своим глазам?
— Вот! — заговорил, склоняясь ко мне, Николка будто шепотом, но так, чтобы все расслышали. — Видишь! Видишь того? Я рассказывал тебе о нем! Меньшиков! Ты представляешь, совсем недавно!.. — Он рассмеялся. — Пивличенков, наш майор, историк, говорит: «Про Петра Первого… — а он еще так забавно слова растягивает, — Николка начал растягивать слова, подражая неизвестному мне Пивличенкову, — про Петра Первого… нам расскажет… нам расскажет, — повторил он, оглядывая давящихся от смеха юнкеров, которые маршировали на месте, не сводя с нас глаз. — Меньшиков!» — произнес он долгожданную всеми фамилию.
Мальчики расхохотались.
— Постой, постой, — тоже с улыбкой сказала я, — ты поясни!..
— Мы тогда тоже смеялись!.. А Пивличенков рассердился. Меньшиков получил неудовлетворительно, даже не начав отвечать, и был изгнан из класса. Этого Пивличенкова ежедневные скандалы с женой совсем чувства юмора лишили.
Юнкера зааплодировали. Николка раскланялся перед благодарными слушателями, но тут же должен был увернуться от летящего в него снежка.
— Иваницкий, — отрекомендовал мне снайпера Николка. — У него прозвище Сусанин. Он получил его в лагерях в первое же лето. Он и еще пятеро кружили вокруг условленной поляны почти час, не находя ее в десятке метров. И пришли последними. С легкой руки полковника Синицына Иваницкий преобразился в Сусанина, а победивший в задании Колер, вон тот, высокий — видишь? — был прозван Барклаем де Толли. Прозвища приклеились, и теперь их в корпусе иначе не называют. А Сусанин, между прочим, наш командир! И командиром выбран был единогласно, но Велиховский — вон, вон! — смотрит на тебя, не удержался тогда, сказал: «Посмотрим, куда-а нас заведет Сусанин». А Меньшиков наш, сам маленький, а насмешник большой, нашелся сразу: «Поляки могут не соваться, если Сусанин их не устраивает».
Польский шляхтич Велиховский вскинул подбородок и отвернулся от нас.
— Тимирев, вы хотите вернуться с вакаций в корпус? — окликнул Николку строгий командирский голос.
Рядом с нами стоял полковник Москвин.
— Никак нет, ваше высокоблагородие! — отозвался Николка резко.
— Прощайте! — сказала я полковнику.
И Москвин с юнкерами двинулись в сторону храма Преображения Господня.
Николка был, как всегда в такие минуты, возбужден и говорил без умолку. Вероятно, дисциплина, насаждаемая в корпусе, действовала только в его стенах: на улицу воспитанники выходили совершенно другими людьми.
— Анненька, я хочу прогуляться. Как ты посмотришь на мое предложение?
— Вполне положительно, милый! — улыбнулась я.
Слишком славный был день, чтобы не использовать его для прогулки. Я взяла брата под руку, и мы пошли. За нами тронулся мой экипаж, я помахала рукой кучеру, отпуская его домой.
— Александр Михайлович не желает отпускать тебя от себя — вон и холопа к тебе приставил, — сказал Николка.
— Наверно, ты прав, — равнодушно ответила я. Николка повел плечами в тонкой шинели.
— Если ты замерзнешь, то можно будет взять извозчика. — И я внимательно посмотрела на него.
— Иногда мне кажется, что твой супруг недоволен тем, что я бываю с тобой, и вообще тем, что я прихожу в ваш дом.
— Николка, — улыбнулась я. — Прекрати ревновать, поверь мне на слово, Александр Михайлович так не думает. — Я почти не лгала: Александр никогда не был против того, чтобы Николка приезжал к нам на вакации. Но если я желала видеть брата во внеурочное время, Александр не скрывал своего недовольства, считая: раз Николка пошел по военной стезе, то его не стоит баловать. — Но неужели для тебя это имеет хоть малейшее значение? Ты мой брат! Ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста!
— Я тебя прекрасно слышу, — ответил он. Темные брови его сошлись у переносицы. Совсем как в детстве, когда я говорила, что ему пора идти спать, хотя сама оставалась ненадолго в гостиной с мамой, помогая ей в какой-нибудь мелочи. Он немного ссутулился и закусил губу.
— Вот посмотри! — дернула я за рукав Николку.
— Где? — очнулся он от своих обид.
— Вот решетка ворот, ветка, видишь?
— Да, и небо — серое, холодное. Я вижу.
— И кирпичная стена, посеревшая под дождями.
— Окончания прутьев как пики.
— Как на картине. Ах, почему ты не художник! Я бы дорого дала за то, чтобы иметь нечто подобное у себя дома. Нет, ты только посмотри! Ведь прямо холодом веет. И страшно. Наверно, этот дом — очень старый и грустный. Я просто не могу отойти. Ветки заледеневшие… Как в сказке, у которой будет печальный конец.
— Я не поддерживаю грустных тем! — повел меня прочь брат. — Не надо думать о плохом. Ты сегодня вечером свободна?
— Конечно. Я специально ради твоего приезда отменила всех гостей.
— Тогда мы можем поиграть в «Пыльное окно». Я улыбалась счастливо и откинула назад голову до упора в меховой воротник.
— Ты уже почти офицер, Николка, и ты все еще предлагаешь мне сыграть в «Пыльное окно»!
— Ты замужняя дама, Анненька, — прошептал мне на ухо он, — и ты еще ни разу мне не отказала!
Спорить с ним было бесполезно. Под ногами хрустел снежок, который с утра застелил весь город, как белой скатертью застилают праздничный стол. Я шла и не думала ни о чем, кроме того, что иду я вместе с братом, которого люблю больше жизни, и вот он рядом, гордо ведет меня под руку, и шерсть шинельного рукава шершавит мне пальцы. Весь мир не сможет остановить счастье нашей встречи, не надо слов о том, что мы скучали в разлуке, ибо слова — пусты. Я иду, воздух свеж, румяный Николка сжимает ласково мою руку, а платье в такт шагам подметает снег.