Самые сильные свои впечатления человек почти всегда получает в детстве. Особенно это справедливо по отношению к музыкантам и танцорам, потому что музыкой и балетом обыкновенно начинают заниматься очень рано. Мы знаем, что родители Чайковского очень его любили. Этому можно только позавидовать. Каждому хочется быть в семье любимым ребенком, но не каждому такое счастье выпадает. Родители Чайковского также верили в то, что Пьер будет замечательным музыкантом. И сам Чайковский с детства был уверен в том, что будет знаменитым композитором.
Волков: Первые музыкальные впечатления Пьера были не от живого исполнения, а от механического звука — как будто он был ребенком позднего двадцатого
века. Отец купил довольно большой механический орган, и Пьер слушал (как он сам потом говорил — «в святом восторге») как этот орган играл отрывки из оперы Моцарта «Дон Жуан». Этот же орган играл музыку Россини, Беллини и Доницетти. Чайковский полюбил итальянскую оперу на всю жизнь и оставался верен ей даже много позднее, когда серьезные музыканты в России считали увлечение итальянской музыкой «неприличным».
Первые контакты с музыкой были одновременно возбуждающими и травмирующими. Пятилетнему Пьеру запрещали слишком много времени проводить у фортепиано. Продолжая «играть», он стал барабанить пальцами по оконному стеклу, разбил его и сильно поранил руку. Тогда родители поняли, что мальчика надо серьезно учить музыке.
Однажды ночью, услыхав, что маленький Пьер плачет, гувернантка поднялась в детскую и спросила, что с ним. «О эта музыка, музыка! Избавьте меня от нее! Она у меня здесь, здесь, — указывая на голову и рыдая, отвечал мальчик, — она не дает мне покоя!»
Баланчин: Здесь, в Америке, считается, что музыка должна приносить только удовольствие, должна развлекать. Это, конечно, не так, особенно если музыкой занимаешься профессионально. Она приносит и мучения, и сознание собственного ничтожества. С ней не всегда комфортабельно оставаться один на один. Вот почему приятнее слушать музыку в зале, вместе с публикой.
Ребенка надо приучать к музыке очень осторожно и бережно. Надо объяснить ему, что это серьезное дело.
У Чайковского была прекрасная гувернантка, она помогла ему с музыкой. С ней он также замечательно выучил французский язык. У нас тоже была бонна-немка, мне она очень нравилась. Я был тогда совсем маленький. А потом она ушла. Когда я поступил в балетную школу, там у нас были слуги. Но это было уже совсем другое. А о моей бонне я часто вспоминаю с неясностью.
Меня родители «засунули» в балетную школу, когда я был маленький. Юного Чайковского родители точно так же засунули в Училище правоведения, в том же Петербурге. И уехали, больше чем на два года. Пьер страдал необычайно. Я это понимаю очень хорошо, потому что тоже тосковал по семье. Но мне все же было легче — родители жили недалеко, в Финляндии — в Лунатиокки. По воскресеньям тетка иногда заходила за мной и забирала к себе. Она жила в Петербурге.
Волков: Много лет спустя Чайковский вспоминал о жизни в Училище правоведения: по четвергам в столовой воспитанникам давали борщ, битки и кашу. Запах борща и каши приятно щекотал нос, а в ожидании битков душа Чайковского «умилялась». Оставалось всего два дня до субботы, когда можно было пойти в гости к родственникам.
Баланчин: И у нас в школе почему-то по четвергам давали борщ, битки и кашу. Битки были со сметаной, замечательные! А борщ был гениальный! И у нас тоже по субботам многие расходились по домам. В пятницу был банный день. А в субботу училище пустело — на два дня. Становилось грустно, одиноко. В церковь при-
дешь, постоишь там. При школе была домашняя церковь. Там воспитатель стоит и еще, может быть, два-три ученика. Нужно было как-то время до ужина скоротать. Я ходил в приемный зал играть на рояле. Там тоже никого не было, пустота. Потом был ужин, а после ужина — спать.
Перед сном можно было почитать. Я любил читать Жюля Верна — «80 000 лье под водой», «Таинственный остров». До сих пор помню подписи под рисунками: «Если мы ночью в открытом море услышим звон колокола — корабль погиб».
Еще все мы увлекались приключениями Шерлока Холмса, Ника Картера и Пинкертона. Они выходили сериями, в цветных картонных обложках. Каждую неделю можно было купить новый выпуск, несколько десятков страниц. Стоило дешево — десять-двенадцать копеек. Эти книжки тут же проглатывались и передавались из рук в руки. Помню «Путешествие Пинкертона на тот свет», «Натурщица-убийца», «Тайна замка Бургас». Очень увлекательно!