— Ты смотри, как он фантазирует. У него воображение плещет через край. Никогда не повторяется, ищет и придумывает новые решения. Настоящий талант — это щедрость духа. Сотни вариантов. Жажда неизведанного. А копировать пройденное скучно.
Друг невесело усмехался:
— Так не зря же его называют Софианом! Больно башковит.
— Нешто ты глупее?
— Не глупее, конечно. Только я — талант, а он — гений.
— Не преувеличивай. И не принижай своё дарование.
— Я не принижаю, а знаю точно. И не вижу в том ничего дурного: ловкие копиисты тоже без работы не пропадают.
Разница в способностях не мешала молодым людям относиться друг к другу по-прежнему. Только раз подрались всерьёз.
Дело было летом 1352 года, и ребята помогали Евстафию расписывать церковь Покрова Богородицы в женском монастыре на одной из окраин Константинополя. Спор возник из-за крестика на мафории[2] Девы Марии. Феофан считал, что коль скоро Пресвятая повернула голову влево и глядит на Младенца, крестик её не может оставаться по центру лба и его необходимо слегка сместить. Филька же упорствовал: надо поступиться реалистичностью и остаться в рамках канона. Слово за слово — перешли на личности. Зная о его симпатиях к итальянцам, подмастерье обвинил Дорифора в ереси:
— Я не удивлюсь, если ты вообще перекрестишься в католика!
Тот кричал в ответ:
— Прекрати молоть чепуху! Латинянам и грекам нечего делить, наша вера едина, и должна быть уния церквей!
— Подчиняться Папе? Хочешь ходить под Папой? Под иудой, христопродавцем?
— Можно подумать, будто наши патриархи — святее!
— Да, святее!
— И поэтому дружат с турками?
— Турки нам не враги, с ними можно договориться.
— С турками договориться? Так пойди, сполосни пиписку!
— Для чего? — изумился Филька.
— Чтобы чистой была — перед тем, как они тебе её станут обрезать!
Тут уж друг не выдержал и ударил Феофана кулаком в глаз. Завязалась настоящая драка, и подростки бешено катались по полу, молотя друг друга, изрыгая проклятия. Лишь Евстафию, заглянувшему в церковь, чтобы посмотреть, как идёт работа, удалось их разнять. Возмущённый учитель наорал на обоих:
— Сопляки! Щенки! Где затеяли потасовку? В Божьем храме! Ни стыда, ни совести. Прочь пошли отсюда, чтобы я три дня вас не видел!
Выйдя из монастыря, Софиан, сплёвывая кровь, продолжавшую течь у него из губы, примирительно посмотрел на товарища:
— Ты куда теперь?
— Не решил ещё. — У приятеля кровь текла из носа. — Хочешь предложить что-то интересное?
— Ничего такого. Просто искупаться.
— Почему бы нет? Омовение в морских водах снимет нашу грязь и грехи.
Так они провожали детство.
А события в доме Никифора всё перевернули вверх дном.
Как-то поздно вечером Феофан вернулся к дяде в мастерскую после очередных занятий у Аплухира. И увидел Анфиску, поливавшую цветы в палисаднике. Дочке Иоанна было уже пятнадцать, и она превращалась из подростка в девушку с хорошо развитыми формами. В отношениях между молодыми людьми ничего нового не происходило: он над ней немножко подтрунивал, говорил снисходительно, по-взрослому, а её глаза выражали вечную тревогу и всецелое подчинение.
— Здравствуй. Как дела? — помахал рукой юноша.
Та взглянула на него в замешательстве:
— Плохо, Фанчик, плохо! Целая трагедия без тебя разыгралась.
Он заволновался:
— Что такое?
— Софья сообщила Фоке, что беременна. А Фока спросил: от кого — от меня или от хозяина? И как бросится её избивать! Так бы и забил до смерти, если бы не папенька и не маменька, подоспевшие ей на выручку. А Фока — прыг в окно — да и был таков. Пригласили доктора, он привёл Софью в чувство, но ребёночка она потеряла. И теперь хозяин обещает засадить мастера в тюрьму, если он вернётся.
— Ничего себе! Я пойду, поговорю с дядей.
— Лучше не ходи: запёрся у себя и не хочет никого видеть.
— Ну, меня наверное примет.
Сын Николы поднялся из мастерской на второй этаж и подёргал ручку запертой двери. Постучал и крикнул:
— Это я, Феофан. Ты не спишь? Надо потолковать.
Вскоре звякнул ключ, и Никифор появился в проёме — неприветливый, похудевший. От него разило вином. Оглядев племянника исподлобья, проворчал недобро:
— Что тебе, поскрёбыш?
— Разреши войти? Может, что скажу умное?
— Не смеши, — гробовщик оскалился, показав кривые жёлтые зубы. — Что ещё надо говорить? Мой ребёнок умер.
2