Выбрать главу

   — Если будет трудно, некуда пойти, негде схорониться от гвардейцев эпарха, загляни на улицу Левков, обратись к трактирщику Кипаридису и скажи, что пришёл от Цецы. Он тебя укроет.

   — Благодарствую, Цеца, я твоей доброты до конца жизни не забуду.

   — Ничего, ничего, мы же христиане. Нынче я тебе, завтра ты мне поможешь. Мир-то тесен, где-нибудь да встретимся.

Аплухир внёс за Феофана залог — 50 иперпиронов, — и того до суда отпустили жить на воле. Он сходил на могилу дяди, положил цветы, срезанные Анфиской в их домашнем палисаднике, постоял и повспоминал убитого родственника, странноватого, в чём-то вздорного и упрямого, но в душе бесконечно доброго. Неожиданно услышал кашель за спиной. Обернулся и увидел Фоку. Бывший мастер-гробовщик был небрит и нечёсан, явно с перепоя, в обветшалой одежде и порванной обуви. Красные глаза его по-болезненному блестели.

   — Ты? — проговорил молодой человек. — Я из-за тебя просидел в тюрьме. Тать, убийца.

   — Ну, убийца, — подтвердил столяр и опять покашлял. — Но зато, благодаря мне, ты теперь унаследовал состояние. Главный в мастерской.

   — Нет, до восемнадцати лет я буду под опекой Евстафия Аплухира.

   — Пара лет промелькнёт мгновенно. И тогда я приду получить должок. Если не помру...

Феофан посмотрел на Фоку с явным сожалением:

   — Ты совсем потерял голову, дубина. Мало того, что фактически душегуб и пропойца, так ещё и бесстыдник: хочешь получить с меня деньги за преступление.

Тот пожал плечами:

   — «Преступление»! А Никифор, совративший мою жену, не преступник? Почему я должен был терпеть? Главное, пришёл я к нему по-хорошему: дескать, заплати за ущерб, нанесённый мужу, и останемся каждый при своём. Нет, рассвирепел, вынул нож. И лежать бы мне, а не ему, теперь в этой свежей могилке, если б не моя сноровка и сила. Не моя, но его вина.

   — Так явись на суд, расскажи, как мне, и покайся по-христиански. Докажи, что убил, защищая жизнь. И с меня снимут подозрения.

   — Вот ещё, придумал! Я не столь наивен и глуп. Появлюсь в суде — и меня сразу заграбастуют. Ни черта не докажу и пойду на фурку для колесования. Нет уж, дорогой, обойдусь без этого. А тебя не засудят, не боись. И тем более коли сделаешься послушником.

   — Ты откуда знаешь?

   — Софья говорила.

   — Значит, вы общаетесь?

   — Хм, а то! — он опять закашлялся.

   — Слушай, у тебя не чахотка ли? — взволновался юноша. — Плохо выглядишь. Кашляешь погано.

   — Хватит каркать — «чахотка»! Лихоманка обыкновенная, я простыл намедни, ночевал под открытым небом. — Запахнув на груди тряпье, Фока заторопился: — Ладно, будь здоров. И не забывай, кто твой добродетель. Я ещё зайду за наградой. — Юркнув за деревья, бывший гробовщик скрылся.

Феофан ещё постоял какое-то время, повздыхал, обдумывая сказанное и услышанное, а потом отправился к Аплухиру: обсудить свои дальнейшие действия.

Живописец договорился с игуменом Фотием, возглавлявшим обитель Святого Михаила Сосфенийского, расположенную за городом, о приёме младшего Дорифора в послушники. Настоятель сам решил провести собеседование и в конце недели принял кандидата в своих покоях — скромных, чистых, с толстыми каменными стенами и высокими узкими окнами, выходящими на Босфор. Под скалой рокотал прибой. Резко пахло ладаном.

Фотий усадил Феофана и доброжелательно заглянул в глаза. Был он с длинной белой бородкой и слегка ввалившимися щеками, но не в самом преклонном возрасте — лет, по-видимому, шестидесяти пяти. Лишь отсутствие половины зубов и морщинистая кожа на тонкой шее придавали ему стариковский вид. Задал первый вопрос: верно ли, что вместе с Евстафием юноша расписал церковь Покрова Богородицы? Софиан ответил:

   — Помогал учителю. Третьим с нами работал подмастерье Филимон.

   — Видел, видел ваше творение. Сделано отменно! Луч от солнца падает на лик Пресвятой Девы, и глаза Ея, обращённыя на Святого Младенца, прямо-таки светятся нежностью. Чудно, чудно! У нас при монастыре тоже есть небольшая иконописная мастерская. Два монаха трудятся, ты бы к ним присоединился, а?

   — С превеликой радостью, ваше высокопреподобие.