— Разумеется, сделай одолжение, заходи.
— Я хочу попросить у тебя прощения.
Взволновавшись ещё сильней, Чёрный задал вопрос:
— Господи, за что?
— За печаль и муки. Помешал тебе расписывать Благовещенский собор. Помешал тебе любить Пелагеюшку. Не держи, пожалуйста, зла.
Собеседник ответил нервно:
— Перестань. Это всё былое. Я давно забыл и раскаялся сам. Дулся на тебя, наговаривал разные нелепицы. Бес попутал.
— Значит, помирились?
— Безусловно, да! — и раскрыл объятия.
Побывал Софианан и у Симеона, жившего по-прежнему с дочкой Некомата, то сходясь, то расходясь и ругаясь, заимев, тем не менее, двух детей. Посидели, потолковали, выпили по чарочке. Новгородец сказал, что, возможно, с братом и Рублёвым будет расписывать Успенский собор во Владимире (где Андрей теперь и находится). Но учитель не проявил к этому известию интереса, только покивал; было впечатление, что иконописная жизнь больше не занимает его.
Напоследок посетил Кремль. Но глядеть на свои работы в храмах вовсе не желал, а зашёл во дворец к Серпуховским князьям, в тайне возжелав повидать сына Васю. Не случилось: дворский сообщил, что княгиня с детьми пребывают в Серпухове, дома лишь Владимир Андреевич. Феофан уже развернулся, чтобы уходить, как услышал за спиной:
— Брезгуешь? Не хочешь поручковаться?
Поднял голову и увидел на крыльце Храброго. Он за эти годы не помолодел тоже, но по-прежнему спину держал прямо и смотрелся молодцом-удальцом.
Дорифор сказал:
— Просто не хотел беспокоить.
— Ладно, не бреши. Знаю, что в давнишней обиде за Марию Васильевну. — Он сошёл по ступенькам вниз и, приблизившись, речь свою закончил вполголоса: — Так и я не был счастлив, угадав, кто родитель Васеньки...
Софиан молчал, угрюмо потупившись. Князь расхохотался:
— Получается, квиты?
Грек уставился на него испуганно:
— Ты не сердишься, значит?
— Полно, не сержусь. Мы уже в том возрасте, что сердиться поздно.
И они обнялись по-дружески.
— Слышал, ты решил уйти в монастырь? — обратился к нему супруг Елены Ольгердовны.
— Принимаю постриг.
— Может быть, и правильно. Я бы тоже удалился от мирской суеты, да дела не пускают. Едигей, понимаешь, чересчур расшалился, не сегодня-завтра двинется на Русь. Кто заступит ему дорогу? Не Василий же Дмитрии! Он пошёл не в отца... Значит, надо мне.
— Бог тебе помощник!
— И тебе, славный Феофан!..
Лишь к митрополиту не зашёл Дорифор, так и не простив до конца «испорченный» лик Михаила Архангела. Говорить с болгарином было не о чем, несмотря на старую дружбу. Стёжки их дорожки разминулись давно...
Оба старика — Софиан и Прохор — вышли засветло, с небольшими котомками за плечами. По мосту перешли к Китай-городу и в Зарядье на пристани сели на ладью, плывшую с товарами на Волгу. В пять утра пробили куранты на часозвоне, и корабль отчалил. Восходящее солнце золотило белые камни круглых кремлёвских башен с бойницами, сыпало искорки с луковиц соборов.
Старцы перекрестились.
— Ну, прощай, Москва! — произнёс Дорифор со вздохом. — И прости за всё.
— Красота-то какая, Феофанушка, глянь! — восхитился его приятель, обводя горизонт рукой.
— Жизнь вообще прекрасна, Прошенька. Но кончается — рано или поздно. И поэтому надобно не токмо провести ея с честью, но и удалиться вовремя. Никого не обременять.
Русский взглянул на грека:
— Значит, поступаем как надо?
— Лучше не придумаешь.
Золотилась река Москва. Мимо проплывал Боровицкий холм со дворцом великого князя, далее — Волхонка, Пречистенка с буйными садами, а за Крымским валом город кончился. Испарился, как минувшие дни. Впереди маячили неясные последние годы. Что ждало их в Нижнем Новгороде?
А когда Пелагея, приготовив со стряпкой завтрак, заглянула в одрину к мужу и нашла его постель не разобранной, обратилась к Селивану: где её супруг? Тот ответил, пожав плечами:
— Так ушли ни свет ни заря вместе с Прохором.
— Господи помилуй! Даже не простившись? — задрожала она.
— Так они сказали: долгие проводы — лишние слёзы.
— Мы же никогда — никогда! — больше не увидимся!.. — И она упала на грудь слуги, разрыдавшись в голос.
2.
Тамерлан собирался пойти на Китай и поэтому решил помириться с Тохтамышем. Но внезапно умер 18 февраля 1405 года. Может быть, послы Тохтамыша его отравили? Впрочем, сам Тохтамыш пережил своего противника ненадолго — тоже скоропостижно скончался, будучи в Тюмени.