— Если дама помолвлена — безусловно.
— Но помолвлена — не значит обручена. И любую помолвку можно быстро расторгнуть.
— Для чего ж расторгать?
— Если даме вдруг понравится кто-то больше, нежели жених.
— Стало быть, жених у вас есть?
— Я не утверждала.
— Но и не отрицали?
— Ах, оставьте, пожалуйста, глупые расспросы. Мне сегодня приятно с вами. Вы ведь эти слова жаждете услышать? Получайте. Остальное не имеет значения. То, что будет завтра, для меня сегодня не существует!
И они опять танцевали, хохоча и дурачась.
Бал закончился в половине первого. Гости из Галаты расходились и разъезжались по своим домам, а гостей из Константинополя размещали на ночь в комнатах дворца. Расставаясь с дочерью Гаттилузи, Феофан спросил:
— Утром мы увидимся?
Та не поняла:
— Утром? Для чего?
— Ну, по крайней мере для того, чтобы пожелать друг другу счастливого дня.
— О, как это возвышенно! Вы не только художник, но и поэт! — а потом сказала серьёзнее: — Нет, мессир, ничего не выйдет. Я, во-первых, сплю допоздна, а ещё у меня разные дела... Да и вам во дворце не позволят задержаться надолго.
— Значит, нашей дружбе — конец?
— Почему же так мрачно, синьор Дорифор? Мы не собираемся пока умирать. Жизнь продолжается, и она полна непредвиденных — и предвиденных! — встреч.
— Лучше бы предвиденных. Надо уговориться.
— Но для этого нужна веская причина. А иначе отец будет против.
— Сочинить легко. Я бы взялся, например, написать ваш портрет.
Девушка задумалась:
— Это интересная мысль. Я поговорю с папенькой. Сколько вы попросите за работу?
— Ничего решительно. Может быть, одно: дозволения поцеловать вашу руку.
У Летиции вырвался смешок:
— Вы, мессир, по-моему, начитались сонетов Петрарки. Я же не Лаура!
— Да, вы лучше, потому что — Летиция!
— Ах, несносный льстец! Хорошо, посмотрим. А теперь — прощайте. И спокойной ночи!
— Да какая уж спокойная ночь! Впечатления переполняют меня...
— Вот забавный! Мне такие пока не встречались... — И она упорхнула, словно мотылёк в открытую форточку.
Феофан всё смотрел ей вслед и шептал, точно полоумный:
— Господи, да что ж это было? Уж не ангел ли, пролетая, невзначай дотронулся до меня крылом?
В комнате, которую ему отвели, он, конечно, не мог уснуть, а слонялся из угла в угол, сел, прилёг на кровать, снова сел, а затем, совершенно не понимая, что делает, взял из очага крупный уголёк и, поставив свечку на край стола, чтобы освещала получше, в несколько мгновений набросал углём на белой стене силуэт синьорины Гаттилузи. Это был удивительный рисунок! Лёгкий поворот головы, чуть изогнутая левая бровь, чёртики в глазах и насмешливо сложенные губы. Несколько штрихов, а какая точность в передаче характера! Вроде бы и нет портретного сходства, лишь намёк на схожесть, нечто неуловимое, невесомое, но посмотришь и скажешь: это ж старшая дочка консула Галаты! Как неподражаемо схвачено!
Сев напротив, молодой человек долго всматривался в черты взволновавшей его девушки, щурился и жевал губами. Впрочем, не притронулся к творению своему ни разу, ничего не исправил. Всё-таки решил отдохнуть, начал раздеваться, но, взглянув на изображение, вроде бы его застеснялся, дунул на свечу и снимал штаны в полной темноте. Вдруг почувствовал, как он утомился за этот вечер, рухнул на постель и, укрывшись с головой, провалился в сон моментально.
А когда слуга рано утром постучал в дверь, чтобы разбудить гостя, молодого человека и след простыл: Феофан проспал всего несколько часов и ушёл ещё затемно, торопясь к обедне в свой монастырь. У слуги же было собственное понятие о порядках в доме, и, поднявшись в комнаты хозяина, счёл необходимым пожаловаться:
— Смею доложить, дон Франческо, что вчерашний гость, молодой грек из Константинополя, испоганил стену у себя в клетушке.
Гаттилузи, завтракавший в одиночестве за столом, крайне удивился:
— Испоганил стену? Как сие понять?
— Всю углём исчёркал.
— То есть как — исчёркал? Что-то написал непотребное?
— Не могу знать, ибо грамоте не обучен. Но сдаётся мне, что не написал, а намалевал.
— И кого же?
— Не могу знать. Но изрядно напоминает синьорину Летицию.
Консул помрачнел:
— В неодетом виде?
— Да Господь с вами, дон Франческо! Только голова.
— Ну, пошли, посмотрим.
Оказавшись возле портрета, итальянец замер, отступил на шаг и стоял несколько мгновений, потрясённый увиденным.