— Ты растёшь, приятель, скоро мне тебя учить станет нечему.
Филька хмыкнул:
— Стало быть, займётесь вплотную мною.
Оба юноши принялись за роспись и работали безвылазно два осенних месяца и неделю зимы. Очень хотели справиться к Рождеству. И успели.
Сели, перепачканные краской, обессиленные, измотанные, поглядели на творение рук своих и почти что одновременно спросили друг друга:
— Ну и как? Получилось?
Рассмеялись, а потом молча обнялись.
— Вроде получилось, — сказал Феофан.
— Погоди! Что ещё заявит учитель? Я его страшусь больше, чем епископа или митрополита.
— Поругает за что-нибудь, но в конце простит.
Подмастерье мечтательно потянулся:
— Ох, и надерусь же я в это Рождество! Надерусь — и по бабам! Весь свой заработок спущу — ей-бо!
— Прекрати святотатствовать в Божьем храме.
— Ничего, Бог, Он, как учитель, — поворчит, поворчит и отпустит мои грехи.
Первым фрески рассматривал Аплухир. Походив по церкви, постояв, подумав, обратил лицо к молодым художникам, и они увидели, что наставник плачет.
— Кир Евстафий, что с вами? — задрожал Софией. — Неужели худо?
Мастер вытер мокрые бороду и усы и раскинул руки:
— Мальчик мой! Дай тебя обнять! Ты и сам не понимаешь, что сделал!
— Что же, что?
— Превзошёл меня и оставил далеко позади. Ты действительно гений.
Глядя, как они обнимаются, Филька произнёс не без ревности:
— Хорошо, а я? И моя кисть работала тут немало!
Мэтр сжал его плечи и проговорил с чувством:
— И тобой горжусь, Филимоша, вы мои дорогие оба! Бог не наградил меня сыновьями, но зато подарил выдающихся воспитанников. Умереть не страшно: я отдал своё дело в самые достойные руки!
И епископ Галатский, освящая церковь, похвалил художников, обещал довести лестную оценку их совместной работы до митрополита и Патриарха. А зато Гаттилузи, вместе с домочадцами заглянув в православный храм, был немало смущён одним обстоятельством. Повернувшись к дочери, он пробормотал:
— Господи Иисусе! Посмотри на лик Пресвятой Богородицы!
Девушка вначале не поняла:
— Ну и что такого?
— Никого не напоминает?
У неё от внезапной догадки побелели губы:
— Ты считаешь... меня?!
— Вспомни тот набросок углём на стене в клетушке.
— Совершенно точно... Что же он наделал? Это ж богохульство... И меня теперь покарает Всевышний!
— Если уж кого покарает, так его, безумца.
— Ой, боюсь, боюсь... Так шутить нелепо!..
— Да, конечно, нелепо... — Он опять уставился на икону. — Но с другой стороны, как Она прекрасна! Просто неподражаема! Вроде не человек писал, а какой-нибудь небожитель!
— Не желаю знаться с этим небожителем! Надо бы венчаться с Барди скорее.
— Ты считаешь?
— Пьеро, безусловно, болван, каких свет не видывал, неуч и животное, но по крайней мере он понятен и предсказуем. Управлять им будет легко.
— Рад, что ты наконец это поняла.
— Феофан мне отныне противен. Откажи ему от дома, пожалуйста.
— Он и так у нас бывает не часто. Но совсем удалить я его не могу — до конца игры с неприятелем. Л развязка уже близка.
— Но, по крайней мере, не приглашай на балы.
— Как тебе, душенька, угодно.
Тем не менее встреча Софина со своей возлюбленной состоялась — в ювелирной лавке при банке «Гаттилузи и сыновья». Он туда заглянул, чтобы выбрать подарок к именинам Феодоры — старшей дочери Аплухира. А Летиция выходила, взяв себе новое колье. Молодые люди столкнулись на самом пороге и смутились в первый момент. Итальянка уже оттаяла от недавней обиды и смогла поприветствовать живописца без особого отвращения:
— Добрый вечер, синьор Дорифор. Что-то вас не видно давно?
— Здравствуйте, мадонна. Я бываю у вашего папеньки, но когда спрашиваю вас, мне, как правило, говорят, что вы заняты или прихворнули. А на бал меня что-то не зовут. Из чего я делаю вывод, что не больно прихожусь ко двору.
— После вашей дерзкой выходки — удивляться стоит ли?
— Дерзкой выходки? Я не понимаю.
— Не лукавьте, мессир. Лгать вы не умеете.