— Ты мой идеал тоже. Без тебя мне не жить.
— Мы с тобой не расстанемся. Никогда. Обещаю.
— Как, а Барди?
— К чёрту Барди, я о нём слышать не хочу.
— Но отец будет против нашего с тобой брака.
— Это всё равно, убегу из дома, отрекусь от семьи. Лишь бы быть с тобой! Возвращайся, Фео. Жду тебя с нетерпением.
— Я вернусь, вернусь...
И они, обнявшись, поцеловались — первый раз в жизни. Робко, осторожно сначала, а потом смелее, энергичнее, и уже не могли оторваться друг от друга, вроде бы губами срослись, упивались и утоляли жажду — ненасытно, пылко...
Да, теперь Феофан был готов на любой героический поступок, чтобы не упасть в глазах своей повелительницы. Турки — так турки, он размечет их всех до единого и очистит ворота, отодвинет засовы и впустит Палеолога. Да здравствует император! Да здравствует империя! Да здравствует Галата!
Правда, Филька вначале не хотел ему помогать. Он всегда относился к итальянцам неважно, а Кантакузина считал настоящим патриотом, несмотря на сотрудничество с турками. И ещё в последнее время заразился идеями исихастов — крайних консерваторов в православии. Изучал произведения Григория Паламы — их духовного лидера, рассуждал на схоластические темы (может ли Дух Святой исходить и от Бога Сына — или только от Бога Отца?) и молился сосредоточенно. А когда Дорифор предложил вместе с ним сразиться с турками на воротах, отказался с ходу. Даже пообещал донести на него эпарху.
— Защищай, защищай своих турок, — фыркнул Софиан. — Добрые союзнички, нечего сказать: взяли в плен твоего дорогого Паламу и желают получить за него выкуп. Так и Родину нашу схрупают, глазом не моргнув.
Филька посмотрел на него исподлобья и сказал, шепелявя от волнения сильнее обычного:
— А зато твой Палеолог — католическая подстилка.
— Латиняне — наши братья по вере.
— Подчиняться Папе?!
— Лучше Папе, чем турецкому эмиру.
Подмастерье подумал и спросил:
— Ну, а если твой Палеолог победит, он убьёт Кантакузина?
— Ты рехнулся? Своего тестя? И духовного отца? Знаю точно: он заставит его отречься от престола и постричься в монахи.
— Не обманет?
— Иоанн Пятый — человек чести.
— Ой, да будто бы! Всем известно: у него лишь пирушки и бабы на уме.
— Видимо, не только, если он сумел окружить противника в его логове.
В общем, уломал друга. Поздно вечером, под покровом темноты, встретились со своими единомышленниками на одной из заброшенных скотобоен и затем по безлюдным улочкам, обходными путями, чтобы не нарваться на гвардию эпарха, устремились к боковым, неглавным воротам города — караульных там было меньше. Схватка продолжалась недолго — четверть часа, и охранники-турки быстро капитулировали. Из огромных железных петель начали сдвигать брёвна, запиравшие вход. Сил хватало с трудом, деревянные стволы весили немало. Филька, поскользнувшись, ободрал себе щёку. Несмотря на кровь, продолжал трудиться в общей куче — правда, изрыгая проклятья. Вскоре сбросили первое бревно, за ним — второе и третье. Потянули за створки и раскрыли их. Нападавшие — с факелами, потрясая оружием, опьянённые будущим успехом, хлынули в Константинополь.
Филька, утирая кровоточащую ссадину, тяжело вздохнул:
— Ты уверен, что мы поступили правильно?
— Никаких сомнений. Узурпатор должен быть повержен.
— Ну, гляди, гляди. Как бы не раскаяться.
А послушник уже думал о другом: «О, моя Летиция! Я остался жив! Мы одолеваем врага! Ты теперь выйдешь за меня!»
Первое, что сделали воины Палеолога, это заняли Арсенал и отрезали защитников Кантакузина от Влахернского дворца. Несколько попыток оборонявшихся разорвать осадное кольцо провалились. В город прибывали новые и новые сторонники молодого правителя. Гвардия эпарха прекратила сопротивление. Начались погромы в домах сановников, составлявших основу прежней власти. А ударный отряд Иоанна V во главе с Пьеро Барди начал штурм дворца. Турки сопротивлялись отчаянно, многие погибли, но исход сражения был уже предрешён. Воины Барди ворвались в покои бывшего соправителя. Юный император (на тот момент он отпраздновал двадцать третий день рождения) выступил вперёд и увидел тестя, сумрачно смотревшего на него, сидя в кресле, и свою супругу — Елену Кантакузин, положившую руку на плечо родителя.
— Ваше величество, умоляю, будьте благоразумны! — громко произнесла она и, глотнув воздуха, жалобно закончила: — Не лишайте папеньку жизни. Или же убейте меня вместе с ним...