А пока оформлял документы по наследству. (Кстати, мастер не забыл в завещании и Фильку — отдал ему четверть капитала предприятия, и тем самым друзья превращались в партнёров — при главенстве сына Николы).
Наконец, Феофан отважился посетить Галату. Заставляли денежные проблемы — предстояло выяснить, сколько денег скопилось на его счету в банке «Гаттилузи и сыновья».
День стоял превосходный: ясный, солнечный, не слишком жаркий. С моря дул лёгкий ветерок, в палисадниках зацветали мандариновые деревья, а воробушки прыгали по камням мостовых и, чирикая, радостно копались в конских яблоках. Дорифор не стал нанимать коляску, захотел прогуляться, чтобы растянуть ожидание скорой встречи с памятными до боли местами — где любил и страдал. И чем ближе подходил к генуэзской фактории, тем сильнее у него колотилось сердце, тем взволнованнее всматривался он в проезжавшие мимо экипажи — вдруг увидит в одном из них дочку консула? Нет, не увидал.
В банке принимавший Софиана работник по имени Луиджи был предупредителен, как и раньше, без конца улыбался, кланялся, угостил оранжадом и назвал клиенту сумму, значащуюся за ним в толстой книге расходов и доходов. Сумма оказалась более чем внушительной. Если прибавить наследство Аплухира, можно было сказать, что иконописец — человек зажиточный; не богач, конечно, но, как мы говорим теперь, «средний класс». Это известие, несомненно, его порадовало. Даже вспомнился афоризм Петрарки: «Я предпочитаю иметь столько денег, чтобы не нуждаться, но не более того; слишком большие деньги закабаляют, а художник должен оставаться свободным».
Вроде между прочим спросил:
— Как дела у его превосходительства кира Франческо? Все ли живы-здоровы в его семействе?
Служащий нахмурился, покачал головой отрицательно:
— Разве вы не знаете? У синьора Гаттилузи страшное несчастье!
Дорифор почувствовал дрожь в коленках; будто свет померк, словно наступило солнечное затмение.
— Я не слышал... А что такое? — вяло шевельнулись его губы.
— Дочь его светлости наложила на себя руки.
— Господи, Иисусе!..
Оба перекрестились, но галатец по-католически — всей ладонью, а константинополец по тогдашнему православному — указательным и средним перстами. Думал с горечью: «Умерла!.. Умерла!.. Видимо, не выдержала брака с этим Барди... Боже мой, за что?!.» Вслух проговорил:
— Как же это произошло?
— Вены на руках вскрыла... Даже рассказать страшно!.. — Он листал пергаменты банковских фолиантов, глаз не поднимая; но потом, чуть понизив голос, доверительно сообщил: — А вообще-то у них на роду так написано.
— Что? Не понимаю.
— Женщины лишают себя жизни. Ведь супруга дона Франческо тоже отравилась умышленно. И её мамаша — аналогично. Вот и внучке передалось проклятие... Ох, не дай Бог с таким столкнуться!
Потрясённый Феофан был не в силах как-то отреагировать. А Луиджи между тем продолжал вещать:
— Но зато хозяин похороны устроил шикарные. На одни цветы потратил целое состояние. А плиту надгробную привезли из самой из Генуи. Золотым выбито по белому: «Незабвенной дочери Фьорелле от ея семьи...»
Сын Николы вздрогнул:
— Как — Фьорелле? Почему — Фьорелле?
Служащий ответил:
— Потому что звали покойницу Фьореллой. Вам сие не ведомо разве?
Софиан вскочил и, схватившись за край стола, чуть ли не вплотную склонился к лицу конторщика:
— Значит, умерла не старшая дочь, а младшая?!
Тот Отпрянул в испуге:
— Разумеется, младшая! Вы, выходит, вообразили?.. — и перекрестился опять. — Слава Богу, мона Летиция в полном здравии. Ожидают ребёночка от супруга, многие им лета! Нет, покончила с собой младшая, с детства пребывавшая не в себе, Царствие ей Небесное! Впрочем, говорили, что хоть и дурочка, но с характером незлобивым и тихим. Няньки-мамки за ней следили. Но, как видно, не углядели...
Ноги у Феофана перестали дёргаться, стали расслабленными и ватными. Он безвольно опустился на стул, вытащил платок из-за пояса и утёр бисеринки пота, выступившие на лбу. Итальянец спросил:
— Ваша милость будет снимать со счета какую-то сумму?
Грек пробормотал:
— Ясное дело, буду. Надобно платить жалованье работникам — и себе на жизнь... Так что распорядитесь, сделайте одолжение... — Но, конечно, думал он не о деньгах; мысленно повторял одно: «Слава Богу, она жива. Слава Богу! О, какое счастье! Только знать, что она жива, не болеет и не печалится... Остальное пережить можно».