— Я такой тебя вижу.
У Анфисы дрогнул подбородок:
— Очень жаль... мне, конечно, далеко до красавицы... но уж ты совсем... сделал из меня какую-то образину...
Феофан вспылил:
— Прекрати кудахтать! Никакая не образина — вон глаза какие хорошие. Носик, ротик... Полновата чуть — ну так что ж поделаешь? Я не виноват. — И расплылся миролюбиво: — Ты сама пойми. Люди, посмотрев, скажут: вот какая добрая дочка у Иоанна, это замечательно! Я твою доброту рисовал, а не просто облик.
Та немножечко успокоилась и проговорила:
— Ничего, согласна. Коль такой уродиной сделал меня Бог, я роптать не буду.
Л мальчишка захохотал:
— Голова садовая. Я тебе про одно, ты мне про другое. Раз не нравится, выкину, пожалуй, рисунок.
Девочка вскочила, выхватила дощечку:
— Нет, не смей! У себя оставлю на память. Пусть потомки знают, как их бабка выглядела в детстве. — И сказала влюблённо: — Чудеса, да и только! Фанчик, ты такой даровитый!
— Ух, подлиза!
3.
Минул год. Гробовщик продолжал обучать племянника всем премудростям своего мастерства. Часто помогал Иоанн. И Фока больше не цеплялся, но особой приязни не проявлял и общался сдержанно. Но однажды обратился с просьбой.
Оказалось, столяр захотел жениться. А для этого обязан был оформить развод с убежавшей супругой. Эта процедура занимала немало времени, так как православная церковь расторгала брак неохотно, но другого выхода не было. Кроме заявления требовалось представить митрополиту минимум два свидетельства от совершеннолетних мужчин — о прелюбодеянии неверной супруги и о том, что она сторонится брачного ложа более трёх лет. Первым обещал дать свои показания Иоанн, а вторым — Никифор. Но когда хозяин узнал, что Фока собирается привести в каморку при мастерской в качестве жены ту гулящую девку, в дом к которой ходил каждую неделю, отказался решительно. «Да она давно встречается только со мной, — уговаривал его будущий жених, — и ни на кого больше не посмотрит». — «Как ещё посмотрит! Греховодница и есть греховодница. Не хватало ещё завести притон у меня под крышей! Нет, Фока, даже не проси». И тогда страдалец вознамерился убедить Дорифора-старшего при посредничестве племянника. Сел на лавку рядом, вытащил тряпицу, развернул и вынул из неё леденец на палочке. На недоумение Феофана ответил:
— Это в знак того, что раздорам нашим — конец. Руку не откажешься мне пожать?
Мальчик улыбнулся:
— Нет, не откажусь. Ибо Сам Господь милует только милующего. Но вот сладость — это зря. Я уже не маленький.
— Ну, подумаешь! Я ведь тоже взрослый, а полакомиться люблю. Забирай, не стесняйся.
— Что ж, спасибо. А теперь выкладывай, для чего такие любезности. Ведь не просто так?
Тот захрюкал, закачал головой:
— Проницательный ты, паршивец. Умный не по годам. — Даже пошутил: — Феофан Софиан[1]!.. Просьба у меня действительно есть. — И в подробностях разъяснил, что он затевает, — попытаться убедить дядю проявить снисхождение.
Мальчуган сдвинул брови:
— Я, конечно, попробую. Только ты ведь знаешь Никифора: может заупрямиться.
— Знаю, знаю. Постарайся, пожалуйста. Я в долгу не останусь.
Разговор с хозяином мастерской вышел напряжённый. Гробовщик, услышав, с чем явился родич, начал так орать, что тома, стоявшие в его комнате, чуть не ссыпались с полок на пол:
— Не встревай! Это не твоего ума дело! Ишь, какой заступник выискался! Никаких разговоров! Я к себе не пущу мерзких потаскух!
Переждав, пока буря поутихнет, отрок произнёс:
— Между прочим, наш Господь Иисус Христос принял Марию Магдалину под своё крыло, несмотря на её грехи.
Дядя гаркнул:
— Тоже мне, сравнил!
Феофан продолжил:
— Ну, а Иоанн Лествичник? Я прочёл его книгу. Он считает: милосердие — главная добродетель христианина. Не любить ближнего своего — значит не любить Сына Божьего, значит не любить Бога.
— Замолчи! — Дорифор-старший аж побагровел. — То, что ты читаешь, понимать буквально не след.
— Для чего же тогда эти фолианты? Мириады страниц зряшно изведённых пергаментов?
Отвернувшись, Никифор бросил взгляд на улицу, за окно. А потом ответил более спокойно:
— Не могу я... переступить... понимаешь?.. разрешить ей ходить по дому... этой мерзкой твари...
— Твари! — подхватил Феофан. — Значит, сотворённой Творцом!
Дядя посмотрел на племянника, как будто видел его впервые, — озадаченно-удивлённо. Подошёл, взял за щёки. Заглянул в зрачки: