— Преступник?.. А-а… — Фому, действительно, каждый день тянуло в бар и он на самом деле чувствовал себя там абсолютно безнаказанным, пока его не привезли сюда и не вывалили на него все эти помои. Вернее, он там не чувствовал себя виноватым в чем-либо, ну может быть, кроме того, что пил и этим портил жизнь Ирине. Вот и все его преступления!.. Какие могут быть трупы? Да еще Леши, тем более!..
— Ну, так что будем сознаваться? — достал лейтенант бумагу.
Было видно, что ему абсолютно все равно: куда делся Баринов или его труп, кто — его?.. В руках у него был Фома — реальный шанс повысить отчетность, остальное дело техники.
— Нет, не будем! — поспешно возразил Фома, и опасаясь дубинки, добавил как можно убедительнее. — Вы знаете, этого не может быть!.. Это мой друг!
— Все так говорят! — вздохнул лейтенант, бросая ручку. — Ну что ж, тогда очная ставка и скорый праведный суд. Я вам обещаю!..
Лейтенант хладнокровно издевался над ним. Потому что скорый и праведный суд в народе уже прочно ассоциировался только со скоростью, при которой на собственно правосудие времени не остается…
— Я ничего такого не помню!..
Фома никак не мог взять тон виновного, то есть оправдывающегося человека, это раздражало лейтенанта, к тому же он спешил — конец рабочего дня, святое!
— Конечно, вы были пьяны — две бутылки коньяка! И свидетели это показывают.
— Но не настолько же, чтобы украсть человека! Или… убить… — Фома едва выговорил это страшное слово.
— Ну, знаете ли, убить человека, тем более, сейчас, это у нас за милую душу! — услышал он. — Очень просто, знаете ли!
— Но я…
— У нас, знаете ли, был тут один такой деятель, — продолжал делиться с ним лейтенант, внимательно посмотрев на часы. — Два года похищал и убивал людей, а вспомнил только сейчас, когда мы его спросили по-хорошему!.. Вы хотите, чтобы мы и вас так же хорошенько спросили?
О, как стало сладко Фоме! При столь явной угрозе память у него стала светлой и ясной: все эти фильмы и страшные статьи газет о расспросах «по-хорошему» в милиции.
— Можно я тогда пойду домой и подумаю, вдруг что-нибудь вспомню? — сказал он на полном серьезе.
— Ну, вот это другое дело! — повеселел лейтенант, видимо, тоже решив для себя, что на сегодня хватит.
Он тут же схватил телефон и стал быстро накручивать диск…
— Только не домой, гражданин Фомин, а в камеру. Ознакомьтесь с протоколом о задержании в качестве подозреваемого и распишитесь… вот здесь… И постарайтесь все вспомнить сами! Вам же лучше будет, зачем вам лишние…
Что «лишние» он не договорил, некогда, да и так понятно.
Так Фома совсем нечаянно стал гражданином Фоминым А.А., познав тем самым на себе окаянную мудрость своего народа — страстотерпца и богоносца: что, мол, от тюрьмы, да сумы… Камера распахнула ему свои казенные объятья.
Вот это и есть знаменитая параша, увидел он ржавый бачок в углу. Страшная игра продолжалась и весь ужас ее сконцентрировался теперь в безобразной емкости. Какая-то холодная безнадежность полоснула его по сердцу и животу, во рту стало слишком много слюны. Он почувствовал тошнотворную слабость во всем теле и стал медленно оседать у двери.
Перед тем как свет совсем померк в его глазах, словно кто-то шепнул ему на ухо: «здравствуй, парашенька!..» — и прочитал медленный длинный стих о судах черных неправдой черной, под который Фомин отплыл туда, где (продолжал голос): «за все, за всякие страданья, за всякий попранный закон… пред Богом Благости и Сил, молитесь плача и рыдая, чтоб Он простил, чтоб Он простил!»
Очнувшись, он медленно приходил в себя, не узнавая обстановку. Потом до него дошло, где он — вспомнилось все тем же безнадежным холодком.
За зарешеченным окном уже снова было солнце, он пролежал на какой-то попоне на полу весь вечер и ночь. Но сил подняться не было, особенно после того, как он вспомнил предшествующие обстоятельства. Несмотря ни на что, а может, благодаря утру и солнцу, Фома отказывался верить в происходящее с ним. Этого не может быть!
— Да нет, чушь какая-то, это ошибка! — бормотал он, стараясь себя успокоить. — Все прояснится — все!..
С этими словами он попытался встать.
— Ну что, попался, рыцарь Белого ключа? — услышал он чей-то голос. — Уже утро, скоро за тобой придут!
Ну, сейчас начнется, понял Фомин, вспомнив подростковые рассказы о тюрьме: полотенце под ноги бросят, место у параши определят… да он и так недалеко от нее отполз. Но присмотревшись в бьющем свете зарешеченного окна, он обнаружил в камере только одного человека, хотя, судя по нарам, должно было быть не менее восьми. Человек сидел в позе лотоса на ближних к нему нарах и курил. Неувязки продолжались.