Да, красота – это страшная сила… Начиная с 1978 года через руки психиатра Грациеллы Магерони и ее коллег из флорентийской больницы Санта-Мария-Нуово прошло свыше сотни человек, ставших жертвой чрезмерной тяги к искусству. Врачи называют эту болезнь синдромом Стендаля, который описал свой душевный дискомфорт во время первого путешествия во Флоренцию. Осмотрев кенотафы (гробницы со скульптурами) Микеланджело, Галилея и Макиавелли в церкви Санта-Кроче, писатель, по его словам, «почувствовал страшное сердце- биенье… и шел, все время опасаясь упасть на землю…».
Болезненные симптомы обычно начинаются после нескольких дней беспрерывного хождения по галереям. Случается, что люди теряют сознание в музее. От бесконечной вереницы флорентийских кампанил, мостов, площадей, статуй и величественных дворцов действительно начинает кружиться голова. Что противопоставить синдрому Стендаля? Только одно: крепкую голо
ву. Практически у всех русских туристов они крепкие, ни одного обморока не наблюдается, разве что легкие приседания на лавочку и лупоглазие – как у рыбы, которую выбросили из воды на берег.
И еще чем силен наш брат, так это здоровым любопытством. В капелле Медичи в церкви Сан-Лоренцо у бесподобных созданий Микеланджело (беспокойно всматриваясь вдаль, бодрствует «День», в тоскливом покое застыл «Вечер», в страданиях пробуждается «Утро», тяжелым сном забылась «Ночь») меня одолевали соотечественники, которые никак не могли расшифровать значение микеланджеловских фигур. «А что означает День? А что Вечер?..» Многим читать книги недосуг, им хочется получить что-то готовенькое и сразу, чтобы положили в рот. Я разозлился (может, синдром Стендаля подействовал) и брякнул:
– Будет вам июньский вечер: победят коммунисты, ночью приснится Зюганов, проснетесь в страхе утром и весь день будете маяться у пустых прилавков под красными флагами.
– Все понятно, – коротко, по-солдатски ответила женщина из славного города Подольска.
Опять же «наши люди» в Санта-Кроче без внимания оставили усыпальницы Галилея и Макиавелли, но зато замерли как вкопанные у последнего пристанища Джо- аккино Антонио Россини, автора гениального «Севильского цирюльника». По ассоциации вспомнился Моцарт, и захотелось запеть: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный… не пора ли мужчиною стать?..» Но где этот мальчик, тем более резвый и кудрявый? Нет его, как нет и кудрей, нет локонов, унеслась куда-то юность на тройке бешеных коней Судьбы. Нет мальчика… нет и Россини. Скончался в 1868 году во Франции, затем его останки были перевезены во Флоренцию. Над склепом композитора высится мраморная фигура оплакивающей его женщины. Гиду Лео давно наскучила скорбь, и он игриво заметил: «Посмотрите, какой у женщины буст». «Буст» был великолепный. Толк в нем понимал и Россини, и его герои. Знатоки нашлись и в русской группе…
Забавный эпизод произошел в Санта-Кроче, когда гид рассказывал о творческом соревновании двух итальянских гениев – Донателло и Брунеллески. «И вот однажды, – живописал итальянский сопровождающий, – Брунеллески пришел посмотреть, как выполнил заказ по изображению «Распятия» Донателло. Брунеллески пришел в храм с рынка и держал в руках корзинку с яйцами. Увидев работу Донателло, он ахнул от восхищения и уронил яйца». Одна из наших соотечественниц, что-то пропустив в рассказе гида, тут же нервно заметалась: «Скажите, у кого упали яйца?!» Естественно, вся группа тут же содрогнулась от смеха.
Смех – это хорошо, это как разрядка от бесконечного восторга перед Флоренцией: Собор и Колокольня Джотто, Баптистерий Сан-Джованни (баптистерий – это специальная церковь, где крестят), площадь Синьории, фонтан «Нептун», Лоджия деи Ланци, Палаццо Веккья, Палаццо Даванцати и т. д. и т. п. О каждом объекте можно писать книги (и они написаны).
В стихотворении «Из Флоренции» (1910) Саша Черный делился впечатлениями:
В старинном городе, чужом и странно близком,
Скажу по секрету, я тоже служил «тихие мессы». И никакая непогода, никакой дождь не помешали этому. Нежный и дымный ирис Флоренции навечно запечатлелся в памяти.
Покинув Флоренцию и провинцию Тоскану, наш автобус отправился в Лацио, в сторону Вечного города. Да, Карамзин когда-то путешествовал в карете, на перекладных, испытывая разные дорожные мытарства.
Ныне все иное: гладкие дороги, высокие скорости и не маленькие придорожные трактиры, а современные автогрили в форме моста, перекинутые через все полосы автобана. Там и кафе, и рестораны, и магазины, где можно купить все, от жвачки до костюма. Однако неторопливость передвижения в прошлые века настраивала путешественников на созерцание и аналитические размышления. Наше поколение – уже не путешественники в классическом смысле этого слова, а именно туристы, которые в быстром темпе совершают наезды и набеги на чужие города, разрываясь между культурными памятниками и магазинами.
Но вот и Рим. Француз Дю Бюлле писал о нем:
Нет, с этим мнением согласиться нельзя. От древнего Рима осталось все же немало, чего стоит один величественный Колизей. А средневековый Рим практически сохранился полностью. Здесь работали лучшие итальянские мастера: Микеланджело, Рафаэль, Браман- те, Бернини. Здесь возник новый стиль – барокко… В 1870 году Рим становится столицей объединенного итальянского государства. Но он не только столица Италии, он один из красивейших городов мира, «вечный город».
Первое, что поражает в Риме, – это какофония звуков. Автомобилисты, мотоциклисты – все сигналят, все совершают какие-то сложные маневры, чтобы вырваться из плотно движущейся массы, а тут еще пешеходы пытаются перейти улицу. И разница с Москвой: у нас норовят тебя задавить, а в Риме грациозно пропускают: «прего» («пожалуйста»), проходи, я свое еще наверстаю. Такая авто- и мотогалантность весьма приятна. Кстати, итальянцы, какие они? Вопрос не простой.
Итальянский публицист Энцо Бьяджи свою популярную книгу об Италии начал с парадоксальной фразы: «Итальянцев не существует». Те, кого обычно так
называют, на самом деле, утверждает он, являются тосканцами, сицилийцами, сардами, пьемонтцами, жителями Калабрии и т. д. Ведь долгое время страна развивалась как конгломерат мелких, раздробленных государств и городов-республик. Различие существует даже антропологическое. В Венеции, например, можно встретить блондинов, которых легко спутать с немцами, а в Сицилии (увы, я там не был) есть итальянцы, которых можно вполне принять за арабов. Отсюда и диалекты. Даже великий полиглот кардинал Джузеппе Гаспарре Медзофанти, говоривший на 114 языках, не знал всех итальянских диалектов.
Известно, что у каждого народа есть своя репутация: англичан считают хранителями традиций, американцев – деловыми людьми, прагматиками («мейк мани») и т. д. А итальянцы слывут прожигателями жизни, которым выпала удача родиться в стране, где круглый год светит солнце, а деревья ломятся под тяжестью апельсинов. Многие в мире считают итальянцев людьми легкомысленными: им бы только попеть да понежиться. Но это не так.
«Итальянцы – это не нация, это профессия, – шутливо заявляет эссеист Эннио Флайано, – причем профессия удобная: для нее не надо учиться, она достается по наследству». Быть итальянцем, по его мнению, – это оставаться такими, какими они были на протяжении последних столетий, то есть научиться «приспосабливаться и выживать в самых трудных условиях».