Величавой поступью, высоко держа украшенную серебристыми сединами голову, приор вышел из сада и направился к церкви, однако при входе ему пришлось наклониться, чтобы пройти под каменной аркой. Брат Ричард, брат Жером и брат Колумбанус следовали за ним по пятам. Должно быть, они собирались обсудить, как получше убедить гвитеринцев на предстоящем сходе и какими церковными карами стоит их постращать.
Брат Джон внимательно смотрел вслед приору, и когда тот с достоинством склонил свою серебристую голову ровно настолько, чтобы не задеть о притолоку, разочарованно хмыкнул — похоже, он рассчитывал, что Роберт приложится темечком о камень. Видать, путешествие, новые впечатления и работа на свежем воздухе пошли Джону на пользу: выглядел он еще здоровее и бодрее, чем обычно.
— Я всю дорогу надеялся, что мне выпадет случай взобраться на спину этого серого скакуна, — заметил Джон, — а то наш брат Ричард болтается на нем, словно куль с овсом. Хорошо бы, до конюшни отца Хью оказалось не меньше мили.
Отец Хью собирался разместить гостей в домах своих прихожан, из тех что были побогаче и жили неподалеку — по валлийским меркам, хотя, по английским понятиям, это были не ближние соседи.
— Разумеется, отцы приор и субприор остановятся в моем доме, — сказал священник, — а сам я переночую на сеновале. Мой здешний выгон маловат для ваших лошадок, а конюшни у меня и вовсе нет, зато у кузнеца Бенеда, что живет малость повыше пойменных лугов, выгон отменный, и есть добрые стойла, а над ними чердак с сеновалом. Ваш молодой брат может устроиться там на ночь, ежели он, конечно, не возражает против того, чтобы разлучиться с товарищами. Тебе же, брат Кадфаэль, и двум другим братьям предоставит ночлег Кэдваллон — усадьба его одна из самых больших в наших краях. До нее отсюда с полмили будет, ежели идти через лес.
Однако перспектива остановиться в одном доме с Жеромом и Колумбанусом Кадфаэля отнюдь не порадовала.
— Отец Хью, — обратился он к священнику, — из всех нас только я свободно говорю по-валлийски, и потому, наверное, мне было бы разумнее держаться поближе к приору Роберту. Я бы с удовольствием переночевал вместе с тобой на сеновале, если ты, конечно, не против.
— Как пожелаешь, — отозвался Хью, — я буду только рад твоей компании. А сейчас мне надо втолковать этому молодому брату, как добраться до кузницы.
— Стало быть, я тебе пока не понадоблюсь. Что до Джона, то этот малый распрекрасно поймет тебя на любом языке, а то и вовсе без слов. Я же чуток прогуляюсь, провожу немного Уриена да полюбуюсь окрестностями — глядишь, и знакомство с кем заведу, уж больно по душе мне пришлись здешние края, да и люди тоже.
Брат Джон вышел из маленького загона, ведя на поводу двух рослых лошадей и несколько мулов. При виде коней глаза у отца Хью загорелись, точь-в-точь как у Джона, и он принялся любовно оглаживать лоснящиеся лошадиные бока и холки.
— Да, — мечтательно протянул он, — давненько я не сиживал на добром коне!
— Так за чем же дело стало, отче, — улыбнулся Джон. Он прекрасно понял если не слова священника, то его интонацию и выражение глаз. — Глянулся тебе чалый, так и полезай на него. Прокатимся с ветерком.
С этими словами Джон, сложив чашечкой могучую ладонь, подставил ее под ногу отца Хью и мигом подсадил удивленного и растроганного священника в седло. Сам он вскочил на серого и держался поблизости, на случай, если немолодому отцу Хью потребуется поддержка, священник крепко сжал конские бока загорелыми коленями — он вовсе не забыл, как ездят верхом.
— Смелее, отче! — рассмеялся Джон. — Вижу, мы с тобой знатные наездники. А ну давай, кто быстрее!
Уриен, подтягивая подпругу, проводил взглядом удалявшихся всадников.
— Эти двое сейчас счастливы, — задумчиво промолвил он.
— Я с каждым днем все больше дивлюсь, как этого парня вообще занесло в монастырь, — отозвался Кадфаэль.
— Или тебя, например, — с улыбкой произнес Уриен, вставляя ногу в стремя. — Поехали, если хочешь познакомиться с окрестностями. Проедемся по долине, а у холмов я с тобой распрощаюсь.
Они расстались на холмистом, поросшем лесом гребне, откуда была видна бычья упряжка, по-прежнему упорно прокладывавшая уже вторую борозду. Это ж надо — одолеть две борозды за день, по такой-то земле!
— Вот у кого стоило бы поучиться вашему приору, — молвил Уриен, кивая в сторону подзывавшего быков паренька. — В наших краях лучше всего убеждать людей добрым словом да хорошим примером, не любит здешний народ, когда им командуют. Впрочем, что я тебе говорю, — ты ведь и сам из Уэльса.
Кадфаэль провожал Уриена взглядом, пока тот не скрылся среди деревьев, и направился вниз с крутого холма прямо к реке. Он решил вернуться в Гвитерин, но другим путем. На опушке леса он остановился в тени раскидистого зеленого дуба и взглянул через залитые солнцем луга и серебрившуюся ленту реки — туда, где натужно упирались быки, взрыхляя тяжелую почву.
Отсюда, не слишком уж с большого расстояния, было видно, как лоснились от пота шкуры животных и тянулась за лемехом темная влажная полоса. За плугом шел пахарь — смуглый, невысокого роста, но могучего сложения. В его косматой шевелюре поблескивала седина. Тот же, кто подзывал быков, был молод, высок и строен, его вьющиеся льняные кудри падали на плечи. Несколько прядей прилипло к вспотевшему лбу. Пятился он легко и свободно, ни разу не обернувшись назад, словно у него глаза были на затылке. За день парень немного охрип, но все же голос его оставался ласковым и веселым и действовал на животных лучше всякого бодреца. Он расхваливал и улещал утомленных быков, говорил, что они славно потрудились, что осталось совсем немного, что скоро они пойдут домой, где их ждет отдых и корм, которые они заслужили, и что он любит их и гордится ими. Он обращался к бессловесным тварям будто к крещеным душам, а те в ответ, не сводя с него глаз, всем своим весом наваливались на тяжкое ярмо и, видать, готовы были пахать хоть до скончания века, лишь бы ему угодить. Наконец, доведя борозду до конца, упряжка остановилась. Светловолосый парень подбежал к опустившим головы, взмокшим быкам, обнял за шею одного и почесал за ухом другого.
«Ну ты и ловок, — подумал Кадфаэль, — вот только хотел бы я знать, каким ветром тебя в Уэльс занесло?»
И в этот момент что-то маленькое, кругленькое, но довольно тяжелое, пробившись сквозь густую листву, шлепнулось прямо на выдубленную непогодой бритую макушку Кадфаэля. Монах в сердцах хлопнул себя ладонью по тонзуре, добавив к этому жесту пару словечек, вовсе не приличествующих духовному лицу. Впрочем, это оказался всего лишь прошлогодний желудь, успевший, однако же, за зиму иссохнуть и затвердеть, словно камушек. Подняв голову, Кадфаэль всмотрелся в пышную листву, светлые весенние тона которой уже сменялись более густыми красками лета, и ему показалось, что ветви колышутся и шуршат. Между тем ветра не было, да и крохотный желудь вряд ли мог растревожить могучую крону. Правда, непонятный шорох быстро стих — может, даже слишком быстро.
Кадфаэль сделал вид, будто собирается уйти, а сам, скрывшись за кустами, обогнул лужайку и вышел с другой стороны — посмотреть, клюнула ли рыбка на наживку. Маленькая босая ножка, слегка поцарапанная о сучья, свесилась с дерева. Кто-то раскачивался на ветке — видно, какой-то мальчуган собрался спрыгнуть вниз. Кадфаэль вгляделся и тут же с улыбкой отвел глаза и отвернулся. Однако он не ушел, а еще раз пройдя за кустами, с невинным видом появился на полянке, прямо перед пташкой, которая как раз выпорхнула из гнездышка. И оказалось, что это не мальчишка, как он подумал было вначале, а девушка, и прехорошенькая. Она оправила юбку и выглядела вполне благопристойно, даже маленькие босые ножки скрывала трава.
Они стояли и смотрели друг на друга — с откровенным любопытством и безо всякого смущения. Девушке было на вид лет восемнадцать-девятнадцать, возможно, она была и моложе, но казалась совсем взрослой благодаря тому, что держалась уверенно и с достоинством, — будто и не она только что соскочила с дерева. Несмотря на растрепанные волосы и босые ноги, она была не простой крестьянкой — иначе вряд ли могла бы носить чудесное голубое платье из тонкой шерсти с вышивкой по рукавам и вороту. И, спору нет, она была красива. Овальное лицо с правильными чертами обрамляли падавшие на плечи волнами темные, почти совсем черные волосы, отливавшие багрянцем в солнечных лучах. Ее большие, опушенные длинными темными ресницами глаза, с неподдельным интересом глядевшие на Кадфаэля, были того же цвета, что и волосы, ну точно спелые сливы.