Итак, уже 30 лет как пессимистическая концепция системного кризиса пореформенного российского общества встречает возражения: принципиальные книги А.С. Нифонтова и П. Грегори, поставившие ее под сомнение, опубликованы соответственно в 1974-м и 1982 гг. Обильная зарубежная литература, пересматривающая концепцию, приведена в моей статье и еще более в моей книге «Социальная история периода империи», опубликованной 1-м изданием еще в 1999 г. Невольно возникает вопрос, почему новые данные, появившиеся в историографии в последние 30 лет, не убеждают моего оппонента в несостоятельности парадигмы или, по крайней мере, не ставят в его глазах ее под сомнение? Вряд ли это объясняется некомпетентностью и слабым знанием новейшей литературы. На мой взгляд, главная причина — давление стереотипов. Мы имеем классический пример нечувствительности к новой информации под их влиянием. Всю свою профессиональную жизнь Б.А. поддерживал концепцию о системном кризисе российского пореформенного общества и государства. И так с нею сжился и уверовал в ее непогрешимость, что все, ей противоречащее, просто не воспринимает. Даже столь очевидные и простые для понимания антропометрические данные. Казалось бы, для любого взрослого человека, изучавшего биологию в школе, у которого есть дети и внуки, дача, цветы или домашние животные, должно быть очевидно: именно от питания зависит здоровье, рост и вес детей в такой же степени, как здоровье и размеры животных или растений. Но оказывается, и для понимания такой зависимости нужно отрешиться от привычных шаблонов.
В своих заметках Б.А. делает честное признание, подтверждающее мою гипотезу о решающей роли стереотипов. «Когда я читал статью Б.Н. Миронова, меня не покидала мысль, что это розыгрыш читателя, демонстрация искусства искаженного изображения прошлого с помощью ошеломляющего обилия цифрового материала и отсылок на англоязычные издания. Но если это не так, то перед нами очевидный пример оглупления истории с использованием антропометрии и математических методов» (курсив мой. — Б.М.){58}. Итак, новые данные и новые выводы воспринимаются моим оппонентом как розыгрыш, как искаженное изображение, как оглупление истории и, значит, читателя, т.е. белое кажется ему черным. Когда человеку с нормальным зрением при ярком свете дня белый предмет кажется черным, то это возможно только в случае наличия в голове твердого как алмаз стереотипа — предмет должен быть черным. И здесь, конечно, ни англоязычная литература, ни цифры, ни бухгалтерия, ни математические методы помочь не могут.
Заметки Б.А., на мой взгляд, с замечательной ясностью отражают состояние упадка, в котором находится парадигма системного и перманентного кризиса пореформенного российского общества, сложившаяся в советское время и к настоящему моменту превратившаяся в мифологему. Не стоило бы по этому поводу огорчаться, если бы Б.А., используя свое звание академика и членство в дюжине разных фондов, ученых советов и редакций журналов, не влиял бы на их политику и не тормозил давно назревший пересмотр старой концепции.
«В огороде — бузина, а в Киеве — дядька» (ответ М. Эллману){59}
Мне очень приятно, что моя маленькая статья вызвала бурную реакцию зарубежного коллеги из Амстердамской школы экономики.
Контраргументы, приводимые М. Эллманом (далее — М.Э.), сводятся к семи пунктам.
(1) Используемые данные не точны.
(2) Изменения роста не являлись линейными.
(3) Миронов манипулирует периодами сравнения.
(4) Метод условных или гипотетических поколений не состоятелен.
(5) Финальный рост населения при достижении полной зрелости всецело привязывается к первому году жизни.
(6) Доказательства в пользу роста благосостояния при Витте сводятся лишь к двум фактам: средняя длина тела у мужского населения в правление Витте была выше, чем до него, и после падения Витте росла медленнее.
(7) Данные о конечном росте могут в большей мере пролить свет на показатели питания в течении двадцати пяти лет жизни той части населения, которая выжила, чем на его доход в данный период.