Учитывая дороговизну провоза от мест производства к портам, прибыль хлеботорговцев следует считать скромной. Львиная доля выгоды от торговли зерном, вопреки широко бытующим представлениям, шла производителям хлеба. Доходы же от русского экспорта хлеба шли преимущественно на нужды индустриализации. Например, в 1907 г. было вывезено хлеба на 431 млн. руб., а ввезено жизненных припасов на 202 млн. Среди последних преобладали товары широкого потребления: чай — на 76,6 мл., зерно и мука (вместе с рисом) — на 28,6 млн., рыба — на 31,1 млн., овощи и фрукты — на 20,9 млн. и т.п. Ввезено машин и оборудования на 69 млн., в т.ч. сельскохозяйственных машин на 18,4 млн. руб. Таким образом, российский импорт состоял на 23,8% из жизненных припасов — это в основном продукты, не производимые в России, на 0,6% — из скота, на 47,6% — из сырых и полуобработанных материалов (металлы, волокно, уголь, кокс, каучук и т.п.), предназначенные для нужд промышленности, и на 28% — из фабрично-заводских и ремесленных изделий, среди которых доля предметов роскоши (ювелирные изделия, экипажи, часы, галантерея и пр.) равнялась лишь 5%{86}.
П.П. Щербинин как будто понимает целесообразность макро- и микроисторических исследований, но большая часть его заметок содержит упреки в том, что в моем макроисследовании не проведены микроисследования, касающиеся военной повседневности. В моем случае военная повседневность выходит за рамки моей книги. В.Б. Жиромская правильно отметила: «войны и их негативные последствия рассматриваются как основное бедствие российского населения»; последствия войны могут оцениваться как в микро-, так и в макроисследовании; это большая и серьезная проблема, заслуживающая специального изучения. Она также верно заметила: не только войны сотрясали нашу страну, и даже при анализе демографических потерь в первую очередь следует уделять внимание политическим и социально-экономическим катаклизмам. П.П. Щербинин, похоже, ничего не хочет видеть и понимать, кроме военного фактора в истории. Это до боли напоминает известную с античных времен притчу о сапожнике и художнике, поэтично рассказанную нам А.С. Пушкиным{87}.
П.П. Щербинин утверждает: приведенные мной данные не позволяют оценить влияние войн на динамику биостатуса податного населения. Я оценил бремя воинской повинности посредством числа мужчин и работников, призванных в армию, перевел натуральную повинность на душу населения в деньги и в пуды ржи, определил долю воинской повинности в общей сумме денежных и натуральных платежей, наконец, учел военные потери, и все это в динамике по десятилетиям. Кроме того, я принял во внимание приобретения России, полученные благодаря войнам — прекращение татарских набегов и угона русских в рабство, обеспеченность границ и возможность колонизации в южном направлении и др. Если критик знает другие способы оценки влияния войны на благосостояние в масштабах страны за двести лет, пусть о них расскажет и применит на практике.
П.П. Щербинин упрекает меня также в том, что «десятки работ региональных историков», в которых рассматривались «показатели роста рекрутов, процент военного брака и другие показатели призыва в армию, не были привлечены». В качестве примера указывает на кандидатские диссертации Ф.Н. Иванова и Л.Е. Вакуловой. Знаком с этими диссертациями — теперь Интернет дает такую возможность. Хорошие работы. Однако авторы изучали не уровень жизни и не биостатус новобранцев, а государственную политику, подготовку и проведение наборов, местную специфику в раскладке рекрутской повинности, результаты наборов, воздействие повинности на население. Смотрел и другие работы по рекрутской повинности, но и в них не нашел искомых мною сведений. Не все исследования о воинской повинности имеют отношение к уровню жизни и революциям в России, и «десятки работ региональных историков» о рекрутской повинности, к сожалению, мне при решении моей проблемы не пригодились.