Эта литература, которую В.П. Булдаков теперь правильно называет макулатурой, выходила огромными тиражами. Кто же виноват в том, что до сих пор эти «вечные истины» находят широкую поддержку?!
Отметим, поносит В.П. Булдаков почти исключительно российских коллег; в отношении зарубежных — почти сплошь похвалы. В дореволюционное время было все наоборот, и вдохновение он черпал в бессмертных работах В.И. Ленина и официально одобряемых книгах по истории КПСС.
«На протяжении вот уже нескольких десятилетий буржуазная историография пытается представить российский пролетариат как несамостоятельную, зависимую величину. В изложении советологов получается, что пролетариат вступил в первую российскую революцию вслед за либеральной буржуазией, в межреволюционный период находился под влиянием реформистов, а после Февральской революции плелся за меньшевиками и эсерами, пока, наконец, не утратив все политические ориентиры, не сделался бездумным исполнителем приказов большевиков в октябре 1917 г. Такая схема не соответствует исторической действительности и призвана лишь доказать “незакономерность” социалистической революции в России»{137}.
«Нынешнее состояние западной историографии Октябрьской революции следует оценивать как отражение общих блужданий буржуазной исторической мысли, органически включающих в себя и спонтанные попытки преодолеть их»{138}.
«Оценивая новейшие тенденции подхода западных авторов к истории Октября, нельзя не ответить, что все они, независимо от субъективных устремлений авторов, объективно направлены на принижение уровня сознательности трудящихся, на выявление и абсолютизацию оппортунизма, на их разобщенность между собой и партией пролетариата. Диалектика общего и особенного, стихийного и сознательного, национального и интернационального остается поистине “неуловимой” для позитивистской методологии. Это соответствует определенным общеидейным установкам. Как известно, В.И. Ленин также отмечал в 1917 г., что массы склонны до поры до времени поискать выход “полегче”, но он же не терял уверенности, что во время революции они учатся на собственном политическом опыте, “в каждую неделю большему, чем в год обычной, сонной жизни”. Эти простые истины западная историография Октябрьской революции никак не может свести воедино».
«Современная западная историография достигла заметного прогресса в описании событий Октябрьской революции, однако в осмыслении этих событий особого продвижения вперед не наблюдается. Основная причина этого заключается в том, что немарксистские авторы, отказывая российскому пролетариату в гегемонии в революции, отказываются вслед за тем признать за Октябрьской революцией значение системообразующего элемента общего формационного сдвига от капитализма к социализму»{139}.
И вдруг такой кульбит. Не иначе испытал В.П. Булдаков катарсис. Поделился бы опытом с десятью тысячами сбившихся с дороги коллег — может быть, и они встанут на путь истины. И тогда, он, несомненно, увенчан будет лаврами второго А. Кашпировского или второго А. Чумака.
В.П. Булдаков выдает себя за безграничного демократа, непримиримого противника всяческого этатизма, авторитаризма и патернализма и критикует меня за их якобы прославление. Оставим необъективность оценки. Почитайте внимательно его тексты: сколько в них безапелляционности, высокомерия, непримиримости к иным взглядам, сколько желания управлять, командовать, руководить, контролировать, что никак не вяжется с человеком, за которого он себя выдает.
Стиль делает человека. Из всех щелей выплывает автор из советского прошлого, заслуженный борец с буржуазными фальсификаторами. С таким темпераментом и способностями можно было бы стать настоящим золотым пером в 1920–1930-х гг., писать передовицы в советские газеты с осуждением «ограниченной и продажной публики», которая «отравляет историографическое пространство потоком словоблудия» и «оказывает развращающее — не только интеллектуальное, но и нравственное — воздействие на историческую память», и требовать их депортации на «философском пароходе» или приговора к другим мерам наказания, адекватным для «продажных и развращающих народ писак». Читая эти обвинения социальных исследователей в забвении научных принципов, вспоминаются слова А.Я. Гуревича, как будто специально сказанные о нашем случае: «Образ “объективной” науки имеет мощь предрассудка. О ней громче всего кричат те, кто так или иначе приспосабливает ее к своим нуждам»{140}.