Заметки В.П. Булдакова о моей книге не могут быть компетентными, более того, вводят в заблуждение читателя по простой причине — он не прочел книгу сколько-нибудь внимательно. Так, он заявляет: «Миронов убежден, что “индекс человеческого развития”, который учитывает три показателя — долголетие, уровень образования и валовой внутренний продукт, дает ключ к переосмыслению российской истории. Однако фактически он оперирует лишь одним “интегративным” показателем — “дефинитивной длиной тела”». На самом деле в книге 12 глав, из них, так сказать, антропометрических — четыре. По крайней мере, две трети текста посвящены другим вопросам. В книге проблема уровня жизни проанализирована комплексно и системно — рассмотрены, кроме антропометрических показателей (рост, вес, становая сила), производство продовольствия и его потребление, цены и зарплата, доходы, налогообложение и недоимки, вклады в банки, демографические процессы, воинский брак и здоровье, динамика валового внутреннего продукта, а также такие важные для темы вопросы, как представления современников о благосостоянии населения и дискурс о пауперизации в российской общественной мысли.
Критика В.П. Булдакова не может быть компетентной также потому, что автор не в состоянии разобраться в методологии исследования, а это в данном случае имеет принципиальное значение. Он плохо понимает язык цифр — а их в монографии сотни тысяч, и именно на них основываются выводы — и не может понять даже элементарной таблицы — а их в книге 236. Например, о таблице в Приложении 2{157} он иронически пишет: она составлена по принципу «в огороде бузина — в Киеве дядька», намекая на отсутствие смысла и логики в ее построении. На самом деле это не аналитическая таблица, а таблица-«склад», содержащая сведения для статистического анализа, проводимого в соответствующих местах книги, где и сделаны соответствующие выводы. Именно поэтому она и помещена в Приложении. В неуклюжих попытках опровергнуть мои расчеты критик может вспомнить лишь трафаретный и несостоятельный «довод» о ненадежности «среднестатистических» данных, который уже более 100 лет используется людьми, не понимающими языка цифр и не знакомыми с азами статистики, когда им нечего сказать. Если исследователь располагает 306 тыс. индивидуальных и 11,7 млн. суммарных данных, то без расчета разного рода средних просто не обойтись. Без средних источниковедческая база представляет собой не более чем огромную кучу сведений, не поддающихся осмыслению. Возражение против использования средних цифр — лучшее свидетельство несостоятельности критика в статистических вопросах.
Утрата объективности и адекватности при оценке моей книги, как мне представляется, превзошла все границы даже для В.П. Булдакова, и он, забыв о науке, выдал истинные перлы красноречия.
«Миронов занимается технократической апологетикой форсированного крепостничества, сдобренного патернализмом». «“Антропометрические” приемы Миронова аморальны — к истории людей нельзя подходить как к истории скотов, набирающих или теряющих вес под наблюдением правительственных зоотехников. <…> Хочется спросить, неужели Миронов всерьез верит, что созерцание собственных быстрорастущих органов в зеркале правительственной статистики способно сделать людей довольными и счастливыми?».
«Честно говоря, я всегда преклонялся перед клиометрическим усердием Б.Н. Миронова, но никогда не мог понять, какое отношение оно имеет к собственно истории. Его новая книга повергла меня в еще большее изумление, нежели предыдущая».
Шедеврально! Правда, абсолютно непонятно, зачем историку В.П. Булдакову участвовать в дискуссии по монографии, не имеющей, по его мнению, отношения к истории и, значит, недоступной ему, историку, по содержанию? Зачем дискредитировать и порочить непонятное, разве что продемонстрировать недюжинные способности в черном пиаре?
Феноменальная агрессивность против всех российских социальных исследователей и политиков говорит о том, что недобросовестная и злобная критика моей книги обусловливалась не только склонностью к поношению или, может быть, сложным характером или любовью к пустопорожнему красноречию. Очевидно, действовали и другие факторы. Прежде всего В.П. Булдакова, вероятно, рассердило появление альтернативной концепции, причем артикулированной неблагодарным автором, которого он недавно и сильно хвалил. Как признался оппонент, его до глубины души возмутило также и то, что его, видного игрока, как он полагает, на революционном поле, обошли вниманием, хотя бы критическим. Нельзя исключить недобросовестной конкуренции: критика могла иметь целью дискредитировать, запугать меня и предупредить об опасности вторжения на чужую территорию, поскольку изумленный В.П. Булдаков считает себя главным специалистом по революции 1917 г.? «Составлял бы себе Миронов антропометрические таблицы, графики, схемы, не думая о малознакомых предметах, — приводимая статистика выглядела бы намного убедительней», — так формулирует он свою мечту голосом И.В. Михайлова. Конкуренция, всегда в той или иной мере существовавшая среди историков, особенно среди тех, кто занимался одной проблемой, стала в постсоветской историографии под влиянием коммерциализации играть намного более важную роль, чем прежде{158}.