Подведу итог. Учиться искусству злонамеренной критики надо у В.П. Булдакова. Но относиться к подобной критике нужно по совету Н.А. Некрасова: «Ловите звуки одобренья не в сладком ропоте хвалы, а в диких криках озлобленья»{183}. Потому что, чем больше злобы, тем лучше критикуемая работа: по пустякам не витийствуют и не неистовствуют.
9. «Оптимисты» и «пессимисты»
После книги «Социальная история России» меня записали в исторические «оптимисты», после выхода в свет обсуждаемой книги эта репутация, как думают М.Д. Карпачев и О.Н. Катионов, укрепится. Но «оптимисты» не могут существовать без «пессимистов». В России складывается ситуация, напоминающая положение в западной историографии, где разделение на «оптимистов» и «пессимистов» существует около ста лет. Первые считают: Российская империя в XVIII — начале XX в. в целом довольно успешно продвигалась по пути модернизации, перенимая лучшие достижения стран Запада, и это поступательное развитие было прервано лишь Первой мировой войной, ставшей основным фактором революции 1917 г. Вторые убеждены: особенности социально-экономического развития страны и специфика политической системы России делали крах имперской модернизации и революционный взрыв практически неизбежными. Мирное сосуществование «оптимистов» и «пессимистов» — давняя традиция в западной историографии. Почему бы нам ей не последовать?!
Из 15 российских историков, принявших участие в дискуссии, включая меня, семерых можно отнести к «оптимистам» — М.А. Давыдова, М.Д. Карпачева, О.Н. Катионова, С.В. Куликова, И.В. Побережникова, И.В. Поткину и Миронова. Шестерых — В.П. Булдакова, Н.А. Иванову, А.А. Куренышева, Т.Г. Леонтьеву, И.М. Михайлова и П.П. Щербинина — к «пессимистам». Идентифицировать взгляды Л.В. Волкова и В.Б. Жиромской я затрудняюсь. Если 7 к 6 отражает соотношение «оптимистов» и «пессимистов» в российском сообществе историков, то можно надеяться: большинство позитивно оценивает прошлое и верит в будущее России[17]. Л.В. Волкову кажется, что в настоящее время перед страной стоят другие проблемы, чем в начале XX в., например депопуляция. Однако главные проблемы все-таки те же самые — прекращение войны общественности (или, как теперь говорят, «креативного класса») с государством и налаживание между ними диалога, демократизация политической системы, преодоление отставания посредством ускорения темпов экономического развития, повышение уровня жизни, утверждение социально-рыночной экономики[18], развитие гражданского общества и правового социального государства. 150 лет назад эти проблемы начали успешно решаться, это, на мой взгляд, и дает основания для исторического оптимизма. Успешное прошлое — залог успешного будущего.
Особо хотелось бы поблагодарить зарубежных коллег Я. Коцониса и Г. Фриза. Они нашли возможность принять участие в диспуте, продемонстрировав при этом высокую культуру ведения дискуссии — они уважают точку зрения автора, даже тогда, когда с нею не согласны, свои замечания обосновывают и делают в цивилизованной форме, говорят о том, в чем разбираются, и если критикуют, то со знанием дела и конструктивно.
И последнее. Ошибочно толковать мои слова о необходимости преодоления негативного образа России и стереотипов так, как это делает П.П. Щербинин, — как призыв искажать историческую реальность ради положительного имиджа отечества. Уверен: П.П. Щербинин это прекрасно понимает. Но уж очень удобный случай пафосно и выигрышно заявить о себе как о поборнике свободы творчества и заработать дивиденды на критике непопулярной у историков идеи о создании комиссии по фальсификации истории. В отличие от П.П. Щербинина, полагающего, что «историк не должен быть терзаем постоянной “внутренней цензурой”», я уверен в обратном — историк должен терзаться внутренней цензурой: надежна ли его источниковедческая база, адекватна ли методология, адекватны ли фактам его выводы, все ли он сделал для получения объективной картины, справедливо ли он оценил труд своих коллег. Без этого наука перестает быть наукой.
Кроме того, историк не может быть стерильным, т.е. отказаться от своего «я», от своих интеллектуальных ориентации и политических пристрастий, независимо от того, рассказывает ли он читателю об этом в предисловии к своей книге или нет. Кто утверждает противное, тот лукавит. Искажающего влияния пристрастий исследователь может избежать единственным способом — соблюдением хорошо всем известных требований научной методологии, а не отказом от своего «я». Любовь к отеческим гробам никогда не мешала историкам писать превосходные работы. Все выдающиеся российские историки, так же как немецкие, французские, американские, английские и других национальностей, были патриотами — в хорошем смысле этого слова — своей страны. И в этом не только нет ничего дурного, но заключается и благо: стерильность, как кастрация, ведет к бесплодию.
17
Всего в прессе о «Благосостоянии» высказались 28 российских и три иностранных историка, из них к оптимистам можно отнести 21 (см. в настоящей книге главу «Рождение новой парадигмы революции», с. 30).
18
Модель социально-рыночной экономики исходит из следующих положений: ни государство, ни частный бизнес не имеют полного контроля над экономикой; структуру распределения ресурсов определяют решения самих потребителей, поставщиков ресурсов и частных фирм, однако государство корректирует несправедливые тенденции в конкуренции, торговле и распределении доходов; роль государства заключается в развитии чувства взаимной ответственности всех участников рынка, в принуждении бизнеса служить людям и в обязанности поддерживать более слабых.