Николай II не был ни злым, ни добрым человеком, он превращался в человека эмоционально бесцветного. В свое время его психика была травмирована деспотизмом отца настолько, что он уже не различал никаких альтернатив правления, предпочитая тупое следование прежним курсом, положившись скорее на божественное провидение, нежели на исполнителей собственной воли. Впрочем, воля также была подавлена и собственной неспособностью управлять динамично меняющейся империей, и общим недоумением перед глобальными вызовами. Он по сути сбежал от своей императорской миссии в личную жизнь (которая со временем сделала его еще более зависимым – с помощью собственной жены – человеком).
Относительно молодой, прекрасно выглядевший (хотя и «мелковатый») и даже лично обаятельный император внутренне становился «старым», практически недееспособным человеком. Он пассивно реагировал на вынужденные реформы, полагая, что это «временно». В сущности, он превратился в знак угасания не только монархической формы правления, но и самой империи. Друзей у него не было и не могло быть, были лишь немногие внешне преданные министры и околовластные «весельчаки», позволявшие житейски расслабиться.
Неудивительно, что за императора, покинувшего отнюдь не сломленную армию, не вступился почти никто. Генералам он оказался не нужен. Некоторое исключение составили лишь командир конного корпуса генерал-адъютант Г. Хан Нахичеванский и генерал-лейтенант граф Ф. А. Келлер, имевший репутацию «первой шашки России». Первый будет расстрелян большевиками в январе 1919 года в Петропавловской крепости, где находился в качестве заложника; второй будет убит петлюровцами «при попытке к бегству» в декабре 1918 года в Киеве.
Даже члены Св. Синода 26 февраля демонстративно отказались выступить с осуждением революционного насилия, мотивируя это тем, что еще неизвестно, «откуда идет измена». Вскоре из помещения Синода было вынесено ставшее ненужным «царское» кресло. Среди сторонников императора, являвшегося главой Русской православной церкви, был епископ Тобольский Гермоген (Долганев), обличавший в свое время и Л. Н. Толстого, и Г. Е. Распутина, и Илиодора (Труфанова). Пермский епископ Андроник (Никольский), член Союза русского народа, продолжал прославлять Николая II, сравнивая его с пострадавшим Христом. Гермоген в июне 1918 года будет утоплен большевиками в реке Туре, Андроник расстрелян в том же месяце того же года в окрестностях Перми.
Гораздо заметнее были деятели церкви, поспешившие признать новую власть. Так, епископ Енисейский Никон (Бессонов), в прошлом видный черносотенец, забросал Временное правительство поздравительными телеграммами, а 12 марта вступил в кадетскую партию. В связи с этим он публично заявил: «В то время, когда наши герои проливали свою драгоценную кровь за Отечество… Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своим Распутиным, Протопоповым и другими пресмыкателями и блудниками»[25]. В апреле 1917 года, после того как на съезде духовенства и мирян Никону было выражено недоверие, епископ сложил сан. В январе 1918 года епископ-расстрига возглавил департамент исповеданий при МВД Украинской Центральной рады.
О последних днях, часах, минутах монархии в России существует масса свидетельств. Их можно воспринимать по-разному: и как хронику «величайшего исторического события», и как формальную процедуру, призванную закрепить неизбежное, и даже как акт «крушения России». Обо всем этом не раз писали. Разброс мнений определялся углом зрения, который зависел не только от социальной среды, но и от умственных и моральных переживаний людей прошлого и настоящего. В конце марта журнал «Огонек» опубликовал такие строки Ф. К. Сологуба:
Сологуб был известен своими обличениями беспросветности дореволюционной жизни. Рядом с его стихами был помещен рисунок «пулеметчиков», которых на самом деле так и не нашли. Не было и «молота»: «ветхий дом» скорее развалился сам. Однако «гром» во всем мире революция действительно произвела.
Николаю II позволили вернуться в Ставку, ничуть не опасаясь, что бывший Верховный главнокомандующий обратит войска против столичных смутьянов. Было очевидно, что он смирился со своей участью. На перроне в Могилеве собрались высшие чины Ставки. Был сильный ветер, мокрый снег. Встречающие выстроились в две длинные шеренги. Бывший император по своему обыкновению заговорил с великими князьями о погоде, затем стал обходить присутствующих, «здороваясь с каждым и, как всегда, глубоко в каждого вглядываясь». Отмечали, что к концу церемонии у него по щекам текли слезы.