Джунковский вполголоса заметил:
— И все эти жертвы ради обещания союзников передать России Дарданеллы, которые ещё надо отвоевать у Германии.
— А что касается всех этих борзописцев, так я в обязательном порядке отправлял бы их на передовую. Пусть хоть месяц посидят в промозглых окопах, поголодают, женское тело будут видеть лишь во сне, со штыком наперевес сходят в атаку, когда пули свистят у виска и друзья-однополчане трупами валятся на грязную землю и когда сам в любой момент можешь проститься с жизнью, — вот тогда, господа, наливайте чернила и со знанием дела калякайте о «святом долге».
Джунковский вдруг внимательно посмотрел на гостя:
— Ведь ты по делу к нам пожаловал?
Соколов с деланным равнодушием произнёс:
— Мне надлежит встретиться с Государём.
Джунковский оживился:
— Вот как? Крайне любопытно…
— По каким делам — сам не знаю. Надеялся, Владимир Фёдорович, что ты удовлетворишь моё любопытство.
Джунковский развёл руками:
— И я не ведаю! Кстати, сегодня Государь с Императрицей присутствуют на крестинах дочери Юсуповых — Ирины, в их домашней часовне. Затем собираются навестить раненых в госпитале, который размещён в парадных залах Зимнего дворца.
— Какое благородство! Госпиталь носит имя наследника цесаревича Алексея.
— Царская семья очень много работает в пользу пострадавших. Императрица Александра Фёдоровна вместе с великой княгиней Татьяной устроили кружечный сбор — для оказания помощи пострадавшим от войны.
Соколов кивнул:
— Да, газеты писали, что Их Величества сразу же сделали щедрый вклад — четыреста двадцать пять тысяч рублей.
Джунковский с воодушевлением произнёс:
— Скажу больше, ибо на моих глазах это происходит: Императрица и великие княжны себя не жалеют, с утра до вечера ухаживают за ранеными. Императрица, как рядовая санитарка, служит во время операций, подаёт инструментарий, уносит ампутированные руки и ноги. Не гнушается ни видом крови, ни гангренным запахом.
— В благодарность аристократы фыркают: «Этот чёрный труд — не царское дело, у нас санитаров хватает!» Зато «прогрессивные» деятели нагло заявляют: «Все это ради дешёвой популярности!»
Джунковский произнёс вполголоса:
— А сейчас слух пополз, обвиняют Государя в желании заключить сепаратный договор с Германией. Эти сплетни дойдут до союзников, вызовут самую вредную для России реакцию. Клевещут на Государя!
— Стало быть, сплетни на руку нашим врагам. Более того, подрывают боевой дух армии.
Лакей внес жульены и долил в бокалы лёгкое крымское вино.
Джунковский рассмеялся:
— Извини, французским «Марго» 1858 года угощать не могу. В отличие от революционного Горького, мой бюджет такого не предусматривает.
Соколов был крайне удивлён, хотя на его вечно спокойном лице не дрогнул ни один мускул. Лишь поднял бровь:
— Как, ты уже знаешь о загуле в «Яре»?
— Служба обязывает. Сейчас время военное, шпионов — пруд пруди. И вокруг разговорчивого Распутина немало подозрительных типов крутится. Так что мы за ним глядим в оба. А что вытворяет Максим Горький? Он в открытую проповедует наше поражение в войне, и многие интеллигенты прислушиваются к его голосу.
— Да, ибо чувствует свою безнаказанность. Меня российская интеллигенция вообще поражает. Если во всем мире прилагают усилия для того, чтобы народы были обеспечены и сыты, то наша литература и господа революционеры с презрением говорят о «мещанской сытости». Словно с ума посходили.
— А что же им по сердцу?
— Наверное, «пролетарский голод».
Джунковский усмехнулся:
— Но получают громадные гонорары, разъезжают по курортам, живут в роскоши, содержат любовниц, как тот же Горький. Что в головах у этих господ? Понять невозможно. И вечное, постоянное нытьё, недовольство всем на свете — сплошные ипохондрики.
— Да, жизнь надо любить, радоваться каждому её проявлению! — воскликнул Соколов. Вдруг сощурил хитрый глаз: — Владимир Фёдорович, а что у тебя в папке?
Джунковский улыбнулся:
— Тут и впрямь кое-что любопытное. — Открыл папку. — Например, вот это, послушай.
пристава 2-го участка Сущёвской части,
подполковника Семёнова градоначальнику Москвы,
их превосходительству Адрианову.