Публика с любопытством наблюдала за происходящим.
Соколов уцепился громадной ручищей за плечо Распутина, строго произнёс:
— Григорий, а ты скандалист!
Распутин дёрнул головой и вдруг расплылся в широкой улыбке, показав крепкие лошадиные зубы.
— Здравствуй, граф! — Медленно потянул край скатерти, отчего полетела на пол тарелка с салатом оливье, вытер о её угол руки и полез обниматься. — А у меня, граф, нынче такое расположение, что хочу с горя назюзюкаться. Вдруг осекся, обведя тёмным ненавидящим взглядом любопытных: — Кыш, пиявки! Пошли отседова в своё место.
Отдохнуть не дают. Лезут, лезут…
Горький поднялся с кресла, обеими ладонями потряс руку Соколова, проокал:
— Очень рад, Аполлинарий Николаевич! Давно не виделись. Последний раз, помнится, в тринадцатом году в петербургской «Вене» гуляли. Право, словно сто лет прошло, души наши исковеркались, постарели, — вздохнул, назидательно произнёс: — Тогда всё спорили, спорили… о чём? Оказалось, так, не о чём, о пустяках и ерунде, которые тогда казались очень важными. Так и жизнь наша на поверку выходит: то, из-за чего убиваемся ныне, завтра яйца выеденного стоить не будет. Вот как, господа! Об этом всегда надо помнить.
Соколов радушно улыбнулся:
— А спорили потому, что русский человек, когда водку пьёт, обязательно должен спорить — неважно о чём, иначе какой резон пить? Если же звания простого, так подраться не грех, озорства и удали ради.
— Или угря соседу за пазуху засунуть! — усмехнулась брюнетка.
Все улыбнулись.
Горький вздохнул:
— Эх, Россия, страна неуклюжая! Чего только мы не выделываем, как не выкобениваемся, и все только из скуки.
Распутин потянул за рукав Соколова.
— Ты, граф, знаком? — кивнул на полковника, поправлявшего мундир. — Это Отто Иванович Дитрих. Читал газеты? Свидания с Императрицей только что удостоился. И всё это я предоставил, всё моим усердием.
Дитрих, раскрасневшийся от борьбы, вытирал салфеткой китель. Он поднялся с кресла и вежливо поклонился.
Распутин, не обращая внимания на публику, громко говорил:
— Ты думаешь, чего хочет Дитрих?
— Откуда мне знать? — равнодушно сказал Соколов.
— Он хитрый, руки желает погреть — добивается поставок в армию нижнего белья. И бо-ольшого количества! Вот подослал ко мне свою жену Зинаиду, — кивнул на брюнетку.
Соедов, до этого момента хранивший молчание, угодливо усмехнулся:
— Видать, известны ваши пристрастия, Григорий Ефимович!
— Что ж, Зина — дама красивая, мне понравилась. Теперь за миг свидания терплю страдания. Я уже совсем собрался телеграмму министру Сухомлинову отбить. Меня Владимир Александрович слухает, чего ни попрошу, обязательно выполняет. А коли не министр, сам Папа сделает, только сказать надо, — погрозил брюнетке пальцем. — Но теперь помогать Дитриху не стану.
— Что так? — удивился Соколов.
— Я её одну позвал, а она что учудила? Со своим мужиком припёрлась, с Дитрихом.
Горький, с трудом сдержав смех, самым серьёзным тоном спросил:
— А с кем же даме приходить, как не с мужем?
Распутин оторопело взглянул на Горького, покачал головой:
— Да зачем мне её мужик? Я ведь не Феликс Юсупов. Я к мужикам интереса не имею. Вот за это я ему угря… — Обратился к Зинаиде: — Хороша! Где ж твоя совесть? Просить меня о деле приехала, а сама… Срам, да и только! Ох, как нынче народ обнахалился, ни стыда, ни совести! Тьфу! Теперь я ничего для тебя не сделаю, хоть ты ноги мне целуй.
Зинаида от досады покраснела, стала старательно тушить папиросу. С возмущением произнесла:
— Я вообще не понимаю нынешнего распутства! Поглядишь на некоторых дам — задирают юбку перед каждым встречным. Стыд! Семейный альков — это святыня. — Строго посмотрела на Распутина: — Неужели вам, святому старцу, наша грешная плоть нужна?
Распутин нашёлся моментально:
— А это я на себя такую епитимью наложил! Один власяницей плоть укрощает, другой веригами пудовыми бренчит, а я бесовской сковородкой — женской прелестью, желания разжигающие, — не брезгую, себя удручаю, терплю.
Горький расхохотался:
— Ох, «терпеливый»! Дьявола в ад загоняет, ха-ха!
Брюнетка ядовито усмехнулась:
— Хотя святой отец «Декамерона» в руки не брал.
Распутин укоризненно покачал головой.
— Слава Богу, не на тебе, Зинаида, свет клином сошёлся, не у тебя одной женские соблазны есть. У меня своих барынек хватает, которые балуют меня и ни в чём не отказывают. А только твой Дитрих теперь подрядов не получит. Вот ему! — Он показал фигу.