— Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.
— Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?
— За двести рублей филёры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной — круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички — отчёт наблюдений.
— Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчёт филёров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… — Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слёзы. — Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…
В этот момент раздались весёлые крики. Из дальних дверей хороводом по залу двигались цыгане.
Старший с гитарой, Николай, изображая необыкновенную радость, словно выиграл сто тысяч по военному пятипроцентному займу, низко поклонился Соколову, затем обнялся с Распутиным. Распутин стал с молодыми цыганками целоваться в губы, после чего каждой засунул в лиф ассигнацию.
Цыгане весело грянули:
И вдруг Распутин выскочил из-за стола, с диким восторгом вскрикнул:
— Ах, люлю-люлю малина!
И он пошёл вприсядку, с небывалой страстью выделывая затейливые коленца, выбрасывая ноги, ритмично хлопая ладонями по голенищам.
Зинаида, желая угодить Распутину, присоединилась к пляске.
Горький, Скиталец и другие встали в круг, хлопая в ладоши.
Соколов подумал: «До чего же переменчив русский характер!»
Наплясавшись, вновь уселись за стол. Выпили, закусили анчоусами с горячей картошкой. Распутин обнял Зинаиду.
— Какая ловкая до пляски — страсть!
— Да и вы, Григорий Ефимович, — огонь! — И вдруг, словно сомневаясь в своей правоте, слабым голосом произнесла: — И всё же, святой отец, блуд небось дело греховное, а?
Распутин проглотил устрицу, поднял глаза к роскоши расписанному потолку и, словно священник на проповеди, назидательно произнёс:
— Единым раскаянием человечество и спасается! Хочешь, душу свою сберечь, надо согрешить, дабы явить пред лик Господень своё покаяние. Не велика мудрость, но необходимо выразумение ея, понимание в полноте всей, — перешёл на обыденный тон. — Так что, Зинуля не сомневайся, не отвращай своего лица от чувств моих. Тогда получишь вот это, — он полез в глубокий брючный карман и выудил оттуда смятые бумаги.
Зинаида застенчиво опустила пушистые ресницы, согласно кивнула головой. Она протянула за бумагами руку, но Распутин рассмеялся.
— Не спеши к капусте, пока не подпустят! — И он, хитро улыбнувшись, спрятал бумаги. — Что, мадерца вкусна? Ты, граф, не пьёшь? Так будь здоров! — Распутин махом опрокинул вино в широкую красную пасть. — Пойдём, граф, в кабинет. Там барыньки нас ждут…
Соколов усмехнулся:
— Нет! Твои бабёшки на меня скуку нагоняют.
— Напрасно так говоришь! — Кивнул в сторону Горького: — Сейчас Максимыч тебя в революционеры обратит, — и громко рассмеялся. Обхватив одной ручищей Зинаиду, другой широко размахивая, Распутин отправился в кабинет. Со всех сторон неслись приветствия:
— Здравствуйте, святой отец! Наше вам почтение…
Распутин не отвечал. Он что-то говорил в ухо Зинаиды.
За ними было заторопились Соедов и Отто Дитрих.
Распутин топнул ногой:
— Пошли вон! Ишь, прыткие…
Горький задумчиво покачал головой:
— Только в России всякое ничтожество может менять премьер-министров! — Повторил: — Какая нелепая страна.
Скиталец, изрядно захмелевший, щипнул струны гуслей:
Горький, прикрыв веки, неожиданно громко вскрикнул:
Веселье продолжалось, но без Соколова. Гений сыска отбыл домой.
Глава III
СЕТИ ШПИОНАЖА
Уже на другой день ранним утром филёры прибыли на точку. Недалеко от слияния Яузы с Москвой-рекой стояла Мазуринская богадельня. Здесь нашли приют сто женщин — из купеческих домов или московских старинных мещан.