После разговора с Гаверой я тщательно просмотрел медицинское заключение, которое он, по моей просьбе, прихватил с собой. Все было «в норме». Угасание жизнедеятельности, общая анемия, сердечная недостаточность… Ничего похожего на насильственную смерть. Несчастная отжила свой положенный срок, нервы ее были на пределе, семья фактически распалась, вот и пришла, так сказать, пора уйти в мир иной.
Правда, сам Гавера с бесхитростной прямотой назвал себя косвенно виновным в кончине Лидии Антоновны. Видно, большего за собой не чувствовал. Любовь ушла (признался откровенно), но за это статьи не предусмотрено.
Вечером, сидя дома перед телевизором, я смотрел какой-то кошмарный голливудский боевик. Человекоподобные вампиры бросались на прекрасных амазонок, их метко сражали электрическими пулями герои-ковбои, джунгли были полны жаждой крови и мщения. Жена моя такие фильмы терпеть не может, однако, предвкушая следующий за ним по программе астрологический календарь, терпеливо ждала конца.
— Одно мне ясно, — бросила она с нескрываемой иронией, — дикари Амазонки намного культурнее, чем мы, цивилизованные варвары.
— И чем же они тебе так милы? — поинтересовался я.
— Ну, хотя бы тем, что убивают гуманным способом. Вон, глянь на того Красавца в перьях. Выпустил стрелу из лука, и его противник даже пикнуть не успел. Хотя стрела попала ему только в плечо.
— Они, я читал, смазывают стрелы ядом кураре.
— Чем бы они не были смазаны, но смерть мгновенная, и человек не мучается. И не такая эта смерть отвратительная, как в нынешних войнах. Помнишь, вчера показывали: снаряд в Сараево угодил прямо в толпу мирных граждан? Лежат несчастные, корчатся, ноги, руки оторваны, вся мостовая в крови…
Странное рассуждение, подумал я, но в чем-то она и права. И тут же вспомнил намек Гаверы относительно соседей. Вспомнил и подумал о письме, которое могли состряпать только люди с нечистой совестью.
Гавера жил у Виктории уже третий месяц. Собственно, и раньше заглядывал к ней, еще при жизни жены. Но тогда больше украдкой, тогда еще не было у него морального права входить в этот дом спокойно, не ожидая вздохов, горьких сетований, грустных взглядов. Теперь он вдов, и его будущее определено.
У Виктории была однокомнатная квартира, в которой она сразу же приютила его как хозяина. «Тут ты мой властелин! — заявила с некоторой торжественностью. — Наши юридические отношения оформим после, когда ты сочтешь нужным. Живи и все!» Они работали в одном геологоуправлении и, разумеется, их близость ни для кого не была секретом.
Его многое смущало. Прежде всего, разница в возрасте. Лет двадцать, не меньше. Она выглядела совсем молодо, а он уже с сединой на висках, той самой сединой, которая даже в песнях давно стала символом неизбежной разлуки.
Радость приносили успехи на работе. Сделанное им открытие в области нефтеразведки, кажется, было признано многими иностранными фирмами. А Вика после приезда в Киев президента Флориса де Кумайо стала на него просто молиться. Называла его не иначе, как «мой дорогой гений», «мой великий мудрец», «мое золотое будущее»!
Правда, в ее поведении он улавливал теперь и нечто непонятное. Она стала намного скрытнее, куда-то исчезала вечерами, несколько раз, идя на колоссальные растраты, звонила в Каракас своему дедушке и подолгу говорила с ним по-испански.
— Это о тебе, любимый! — старалась как бы оправдаться перед Гаверой.
— Он одобряет твой выбор? — спрашивал Леонид Карпович с сомнением.
— Ждет нас. Говорит, что твой новый метод может дать большие дивиденды. О нём уже говорят, как о сенсации века. Нужно проверить его на практике.
— Главное — принцип, — слегка смущался Леонид Карпович.
— Мой принцип — это ты, — шептала Виктория. — Моя любовь! Мой мужчина! Мой господин!
Она любила бросать его на широкую тахту, ложилась на него, закрывая его лицо густой россыпью своих черных волос.
— Давай хоть разденемся! — умолял он ее, чувствуя себя стесненным в рубашке, при галстуке, в брюках и ботинках.
Раздеваться она ему не разрешала. Это вовсе ни к чему. Если хочешь настоящей любви, идем на кухню. Да, неприлично! Даже очень неприлично! Можно возле столика, а можно и стоя, опираясь на косяк двери. Требовала, чтобы Гавера терзал ее по-мальчишески, чтобы был с нею груб, резок, почти как в пьяном угаре. «Ты же знаешь, что среди моих предков были индейцы племени араваков, совершенно дикие люди, бешенные и неистовые, — говорила она ему после того, как они, насладившись близостью, обессиленные и изнеможенные лежали на тахте. — Аравакские женщины требовали особого полового удовлетворения. И не то, чтобы они были развратны, а просто их постоянно обуревала какая-то шальная страсть». «И как же они удовлетворяли сию страсть? — спрашивал Гавера. — Многомужьем, что ли?» «Упаси Боже! — решительно возражала Виктория. — Только разнообразием приемов. Всевозможными выдумками и причуда-ми. Некоторые женщины любили совокупляться с мужчинами на ветвях деревьев. Другие предпочитали делать это в море. Так, рассказывают, одна из моих прабабушек, став женой вождя племени араваков, увлекла своего молодого мужа подальше от берега и отдалась ему там, среди кипящих волн. Мне кажется, они хотели быть ближе к природе, чувствовать себя частичкой стихии».