— Меня не выпустят.
— Не имеют права!.. Теперь полная свобода выезда… — сказала Виктория, — Я могу пойти в венесуэльское посольство…
Он положил ей на колено руку, слегка сжал его.
— Погоди… — в его голосе прорвалась боль. — Давай будем откровенными до конца.
— В чем?.. В чем я перед тобой не откровенна?
Он не хотел ей говорить всего, ранить ее душу. Однако одному сражаться дальше было невмоготу. И он, набравшись духу, сказал ей о разговоре со следователем. О том дурном, нелепом разговоре, когда он, Гавера, впервые почувствовал себя, как над пропастью. Ни в чем не виноват, а вот стоит над страшной пропастью и, кажется, еще миг… еще мгновенье… Короче, дело стало набирать угрожающие обороты. Следователь подозревает его… ну, не подозревает, а как бы стал недоверчивее, и все докапывается, все намекает, какие-то фразы нехорошие… И самое страшное: сообщил ему о том, что в день смерти Лидии Антоновны ее посетила «фальшивая медсестра».
— Не понимаю тебя? — повернулась к нему с настороженной улыбкой Виктория.
— Короче, вместо постоянной нашей Олечки заявилась совсем другая. А на самом деле вроде бы и не медсестра вовсе.
— Но при чем здесь ты?
— А при том, что он хочет связать меня с ней, — сказал Гавера. — «Вы имеете определенное отношение к покойной, сказал следователь, и могли бы помочь нам в поисках убийцы. А пока вам придется задержаться».
Виктория пошла в ванную, долго там мылась. Затем принялась что-то стряпать на кухне. Ужинать сели на кухне. Виктория снова смотрела на него спокойными глазами. Когда стали пить чай, она заявила:
— Какая же идиотская у нас страна! И для чего мой папаня когда-то притащил нас с мамой сюда? Поверил в «коммунистический рай»! А это не «рай», а дом умалишенных! Какому-то следователю захотелось состряпать громкое дело. И придумывает, накручивает!.. — Она потянулась горячей рукой к Гавере. — Довели моего муженька до того, что он уже перестал чувствовать свою женушку! Пойдем-ка лучше в постельку. Я тебя сейчас так растормошу, что ты у меня чертом станешь!
И кинулась снова стелить простынь на тахте. Воистину — кобылица необузданная! Расстилая, еще и приговаривала:
— Никогошеньки мы не убивали! Никаких следователей мы не боимся! Мы сейчас с родненьким полежим, побалуемся…
От ее уверенного, спокойного голоса у него полегчало на душе. И чего на самом деле переживать? О нем скоро заговорит весь мир, да уже и сегодня его проект оценивается миллионами. Белая простынка звала к мужским подвигам, нужно только отбросить от себя ненужные мысли.
Из коридора донесся телефонный звонок. (Говорил Вике, чтобы перенесли аппарат в комнату, ближе к столу!). Он вялым шагом двинулся в коридор, взял трубку.
Никак не мог узнать голос: кто-кто?.. Куда ходил? A-а, Юлик? Привет!.. Долго же ты не отзывался, чертяка!.. Да, живу уже тут, у новой своей женушки. Заходи — взбрызнем!.. Что?.. Какие там особые дела? Ну, не тяни резину!..
— Надо бы встретиться, — донеслось как из потустороннего мира. — Сложное дело.
Гавера невольно вздрогнул.
— А по телефону не можешь, Юлий?
— Боюсь, не получится… — Голос на другом конце провода оборвался, пауза показалась Гавере недоброй, затяжной. — Нельзя откладывать ни на минуту.
Гавере вдруг стало зябко, и он невольно закрыл дверь в комнату. Страх заползал ему в душу. Захотелось обмануть себя. Звонил — не звонил… А там, гляди, больше не напомнит о себе. Разумеется, этот хитрец что-то прослышал о его, Гавериных успехах, хочет найти предлог, чтобы сойтись с ним, Гаверой, поближе.
— Ты знаешь, Юль, я тебя попрошу в другой раз… Мы с женой собрались в гости…
— Нет! — резанул твердым голосом Барт. — Не хочешь дома, встретимся на улице. И немедленно! — он умолк на мгновение. — Меня вызывал следователь. Тебе это о чем-нибудь говорит?
Пол зашатался под ногами, и сердце забилось громко, с надрывом, будто он взбежал по эскалатору метро.
— Хорошо… понимаю, — промолвил тихо, невольно прикрыв трубку рукой. — Ты где сейчас?
— Приезжай на Крещатик к Главпочтамту.
— А может, найдем место поспокойнее? Может, зайдем в кабачок? Ну, скажем, на площади Победы? Там у меня свои ребята. Людей меньше.
Договорились. Теперь нужно было как-то улизнуть от белой простынки, от требовательных объятий.
Виктория что-то почувствовала, насторожилась.
— Ты куда?
— Да я тут ненадолго. На часик, — бросил Гавера. — Товарищ просит по какому-то делу.
Место в ресторане нашлось сразу. Помог «свой» швейцар, «свой» официант, «свои» завсегдатаи, что пили и не напивались, и с хитроватой усмешкой кивали головами Гавере, который вел между столиками солидного, увесистого Барта.