В кухне на столике красовалась бутылка коньяка и одна тарелка.
— Ты поешь, а я уже… Не дождалась тебя, — Она склонилась над ним, как мать над нашкодившим сыном.
Взяв бутылку, Гавера плеснул себе в рюмку. Выпил залпом. Плеснул еще. Снова выпил.
— Может, достаточно, милый? — спросила ласково Виктория.
— Не-е-е-т! — промычал Гавера. Ему захотелось по-настоящему напиться. Чтобы забыть все к ядреной матери! Осточертели эти подозрения, обвинения, вызовы, угрозы, протоколы.
С ним происходила некая душевная трансформация. Он как бы почувствовал себя в двух ипостасях. Вот он сидит за столиком, глушит коньяк, жует затвердевшую куриную ножку, и все это происходит вроде бы не с ним. Он в стороне, он наблюдает за собой, и так ему странно его собственное поведение. Почему этот тип по имени Гавера так напуган? Чепуха!.. Человек не должен ничего бояться, если он уверен в своей невиновности. И пускай не боится и его родная женушка. Ибо она у него святая! Она у него… ну, просто богиня!..
Однако в душе вдруг что-то неприятно шевельнулось»
— Вик… я все хотел тебя спросить… — начал он.
Она присела к столику, посмотрела на него с грустью:
— Спрашивай.
— Вик, родная… ты же меня не любишь, я знаю… — бормотал он заплетающимся языком. — Ты и замуж выходишь за меня только ради моего имени… Ради моего открытия, которое, возможно, ничего не стоит…
— Так спрашивай же! — резко произнесла она, и ее глаза сделались холодными и жестокими.
— Скажи, для чего ты тогда просила меня достать яд кураре?
Она будто ждала его вопроса. Ответила спокойно, как бы думая о чем-то своем.
— Нужно было… Одна подружка была при смерти. Помогает в микроскопических дозах.
— Для нее, значит? — пробормотал Гавера, едва шевеля сухим языком.
— Да, миленький мой гений. Для нее и… для тебя.
— Не совсем понимаю.
— Когда-нибудь поймешь.
— А ты знаешь, где я сейчас был?
— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Виктория, внезапно разозлившись. — И хватит трепать мне нервы. — Она вдруг схватила его за плечи, встряхнула со всей силы — На кого ты похож? Гений! В тебе уже не осталось ни капли мужского… Ничтожество ты! Весь извелся. Иди и забудь, что я тебе принадлежала. Вон отдельная постель!
Его словно сорвало с табурета. Стоял в одной майке, лицо налилось кровью. Хмель еще больше ударил в голову. Но где-то в глубине сознания еще что-то теплилось. Очень важное. Нужно было не забыть сказать Виктории. Но трудно было вспомнить, что именно.
Он подошел к тахте, плюхнулся на нее. Ноги дрожали.
— Послушай, а ты знаешь, что я тебя спасаю? — произнес он с каким-то задиристым смешком. — Месяц! Нам дан один месяц! За десять тысяч долларов… Плюс два процента… За риск…
Виктория уже улеглась на раскладном кресле, смотрела в потолок, не выключая торшера.
— Никаких долларов у меня нет.
— Придется поискать, дорогая Викторушка, — лепетал он, проваливаясь в сон. И вдруг оперся на локоть. Ему вспомнилось то, самое главное: — А ты знаешь, Викторушка, что он что-то знает, следователь этот, Андрей Аверьянович. Он мне вчера сказал, что есть две свидетельницы. Всё видели! И даже составили… как его?.. Фоторобот!.. — Виктория молчала. — Слышишь?.. Показывал мне… Очень похож.
— На кого? — спросила безразличным тоном.
— Да так, не понял… — Тахта заскрипела и за минуту послышался легкий храп.
Телефонный звонок в коридоре прозвучал как-то осторожно. Еще не успевшая уснуть Виктория, будто что-то учуяв, бросилась на непонятный звонок. Бесшумно прикрыла дверь. Чутье подсказывало, что это звонят ей.
— Да… я слушаю… — И тут же по первой испанской фразе определила, кто звонит, — Артуро!.. Откуда ты?
Артуро объяснил, что ищет ее уже два дня, живет в гостинице «Украина», у него много дел и главное — решить её проблему.
Она прошептала с горечью, что у нее сплошные проблемы! Тоже хотела бы его увидеть.
— Я еду за тобой, — сказал он с готовностью.
— Да, но уже двенадцать! Ты не найдешь машины.
— Машина есть. — И сразу же добавил: — Выходи на улицу. Я мигом.
Машина была иномарочная. За рулем сидел парень кавказской внешности с черными усиками, в кожаной кепченке. Промчал по ночному Киеву, как войсковой патруль.
Гостиничный номер поразил Викторию страшным кавардаком: вещи разбросаны по всем стульям и креслам, на подоконниках, возле батарей — бутылки, стаканы, в тарелках горы окурков, воздух спертый, тяжелый. Постель неубрана.