— Боюсь, навсегда, — произношу я несколько драматично.
Он хватается за сердце. Мертвенная бледность разливается по его лицу, по шее. Оперся рукой на стол.
— Воды!.. там пилюли… нитроглицерин… — показывает на свой висящий на спинке стула пиджак.
Я даю ему пилюлю, укладываю его на диван. Он с трудом открывает рот. Шепчет:
— Когда вы… когда узнаете всё… вы ужаснетесь…
— Вызовем скорую.
— Ни в коем случае!.. Я должен ее дождаться… Иначе навеки… Поверьте, моей вины нет!.. Клянусь памятью матери! Самым святым для меня именем… Но для чего же она так?.. За что?..
— Скорую мы все же вызовем.
Появившийся вскоре врач с медбратом хмурится, увидев милицейские мундиры.
— Что здесь? — спрашивает он, осторожно обходя меня, — Попытка убийства?
— Осмотрите больного, — говорю я и киваю на дверь в кабинет Гаверы.
Через несколько минут врач появляется в коридоре, направляется в ванную вымыть руки. На мой вопрос, как состояние гражданина Гаверы, врач что-то бормочет о слабом сердце, о перебоях и высоком давлении, что вполне может быть предвестником микроинфаркта. Хотя кардиограмма довольно сносная.
Я спрашиваю может ли больной остаться дома?
— Для вас это важно? — настораживается врач.
— В определенном смысле — да.
Врач долго моет руки, насухо вытирает их полотенцем, хмурится. Его что-то раздражает в нашем разговоре. Пожалуй, он подумал, что я собираюсь арестовать больного или уже отдал приказ об аресте. Суть дела его не интересует, но посягательство правоохранительных органов на свободу интеллигентного человека, к тому же больного, вызывает в нем невольный протест.
— Ну, так как? Вы оставляете его?
— Да, — решительно кивает врач. И сразу же, будто желая обезопасить Гаверу от посягательств милиции, добавляет со всей решительностью: — Но при одном условии: строжайший постельный режим! Я прослежу.
«Наивный он человек: как будто постельный режим может оградить человека от силы закона», — думаю я. — Что же, пусть остается дома. Но мой контроль будет не менее строгим.»
Я раскланиваюсь, и мы уезжаем.
Вечером после работы я усаживаюсь перед телевизором. Хочется забыть обо всем на свете. Нервы на пределе. Даже жена заметила мою раздражительность. Мои следственные дела давно сидят ей в печенках. К тому же при мизерной зарплате, при постоянном риске… Разве ей понять, что есть еще у нас, следователей, своя профессиональная гордость? Да и просто чувство гражданского долга. Кому-то же надо!
И вдруг на экране знакомое лицо. Я не верю своим глазам. Гавера! Документальные кадры. Показывают встречу в аэропорту какого-то высокопоставленного латиноамериканского банкира, к тому же магната нефтяной промышленности, И у Гаверы, умиравшего сегодня от психического стресса, хватило сил явиться к трапу самолета! Отчаянный человек… Или, может, просто пытается набить себе цену в глазах высокого начальства. Персона, так сказать!
Но вид-то у него не ахти… Лицо измученное, мешки под глазами, какие-то угловатые движения. «Когда вы узнаете всё, вы ужаснетесь». До сих пор я слышу этот его шепот. Он не может меня обмануть. У человека трагедия. Он понял, что жестоко обманут, но еще пытается удержаться на плаву.
Вдруг раздаётся телефонный звонок.
Жена пошла в коридор. Я слышу ее недовольный голос, хочет оградить меня от служебных разговоров.
Сейчас она бросит трубку.
А что если это…
Я быстро иду в коридор:
— Кто?
— Ну кто же?.. Твой преступничек! Устраивает ночные истерики!
Я беру трубку:
— Слушаю.
Да, действительно у Гаверы истерика. Голос дикий, с надрывом:
— Помогите!.. Ее еще можно спасти… Быстрее!..
В голове у меня сумбур. Пытаюсь ухватиться за мысль, за его слова:
— Кого спасти?
— Викторию… Потом объясню…
— Где вы?
— Звоню из дому.
— Вы знаете, где она?
— Да, — срывающимся голосом произносит Гавера. — На даче у своей тетки, в Бучанке. Я еду туда. Третий дом от санатория «Победа». Только прошу вас: скорее! Она задумала страшное!..
— Выезжаю.
Думать не приходится. Вызвав дежурную машину, я натягиваю плащ. Жене бросаю на ходу:
— Извини, что-то непонятное.
— До утра хоть вернешься?
— Не знаю.
Рука — в карман. Там газовый пистолет. Беру штатное оружие и засовываю его в кобуру подмышкой. На этот раз, кажется, так просто не обойдется.