— Уходи вон! Или я тебя…
— Не пугай, дорогая.
Чувство отвращения, стыд за свершившееся, беспомощность и отчаяние овладели ею. Схватила лежавший на буфете большой хлебный нож, двинулась на кавказца. В выражении ее лица было столько глухого озлобления, что шофер сорвался с кровати и попятился к двери.
— Уезжай! — приказала ему Виктория.
— A-а… он? — верзила кивнул на неподвижного Артуро.
— Утром заедешь за ним.
— Тебе виднее, — пробормотал шофер. — Но он мне должен…
— Вон, говорю! — Лицо Виктории исказилось от холодной решимости, нож взметнулся над головой. — Последний раз говорю: вон!
— Приказано — сделаем, — улыбнулся покорной улыбкой шофер и скрылся за дверью.
Тогда ей стало зябко. Мигом оделась, поправила волосы, разгладила постель. Простыня отдавала запахом мужского пота. Виктории сделалось дурно. Опустилась на стул, втупилась в мертвенно-бледное лицо Артуро. Не думала о нем. Спит, или без сознания, или мертв? Негодяй, ничтожество!..
Не хотелось ему помогать. Всё ее существо содрогалось от мысли, что она только что поочередно совокуплялась с одним и с другим. Этот трус, тот бандюга. Ее жизнь скатывалась в пропасть. Спасения не было. Не чувствовала уже в себе ничего женского, ничего человеческого,
Ее вдруг пронзила мысль о Гавере. Она разрушила его жизнь. Вторглась со своей страстью, со своей алчностью и довела его до гибели, Конец и ей, и ему. Его ждала расплата за ее роковые ошибки. Несчастный, добрый Гавера! Ей стало нестерпимо жаль его… Как она могла, как пала так низко?
Хотя его еще можно спасти. Она должна его спасти…
Вышла во двор, в темень, За забором в соседнем домике горел свет. Там жила старая женщина, пенсионерка, из тех, кого одиночество сделало вечным узником дряхлой старости. Они были знакомы. Пойти к ней и попросить помощи… Нет, не помощи, а излить душу. Не до конца, но хотя бы…
Решение пришло сразу. Была уверена, что соседка выполнит ее последнюю просьбу. Только так, и как можно быстрее.
Вернувшись в дом, нашла шариковую ручку (слава Богу, паста еще не высохла!), вырвала из валявшейся на комоде старой школьной тетради несколько листков, уселась за стол.
Ее взгляд упал на распластанное тело Артуро.
— Ты сам хотел этого, — проговорила она без злости.
Вдруг Артуро открыл глаза и сонно глянул на потолок. Значит, жив, ничего с ним не случилось. Снова закрыл глаза, вроде бы впал в дрему. И тут забормотал что-то неразборчивое, шепелявя, глотая слова. Затем стал ругаться, выкрикивать чье-то имя… Виктория, оторвавшись от листка бумаги, прислушалась, и ей стало ясно: он ругал ее! Называл ее то «вонючей свиньей», то «продажной тварью», то «бешеной кобылицей»…
— Дурачок ты, Артуро, — сказала примирительным тоном Виктория, снова принимаясь за писание. — Это ты сделал меня «кобылицей». Ты и поедешь со мной дальше! — Она мрачно уставилась в черное ночное окно. — А ехать нам уже недалеко.
Шофер гнал машину словно по сигналу тревоги. Таким он, собственно, и был. И водитель это как бы чувствовал. Я сжался в комок, не отрывая глаз от пронизанной светом фар ночной дороги, скорость машины придавала мне силы и звала меня вперед. Телефонный звонок Гаверы заставлял думать о самом невероятном. От кого спасать Викторию? Она ведь сама ищет спасения. Ее увозит Артуро. У них точный маршрут: машиной в Одессу, далее морем, потом по воздуху через океан. Проектные расчеты Гаверы Артуро прихватил с собой. За границу уплывают наши миллионы!
Может, что-то помешало им вырваться? А вдруг негодяи прихватили с собой и Раю? Нужно бы заскочить сначала в общежитие. Да теперь поздно. И ни к чему. Если бы случилась беда, Мишка уже сто раз сообщил бы мне об этом.
После прослушивания магнитофонной записи беседы Виктории с Артуро (полученной мною от американского дипломата) мне было ясно, что главной, так сказать, черной силой в истории с Гаверой была она, Виктория Сергеевна, взбалмошная, страстная, неудержимая в житейских наслаждениях, мечтательница о прекрасной жизни на золотых россыпях далекого венесуэльского деда. И все эти умерщвления, и все попытки свалить вину на кого-то — тоже дело ее рук.
А тут надо ее спасать! Великая раскаявшаяся грешница!
Однако я чувствовал, что гнало меня в ночь не желание выручить из беды эту дрянь, мадам Шубович (фамилия в первом браке, а в девичестве, видно, иная, чисто испанская). Насторожил меня, прямо-таки привел в недоумение непонятный ужас в голосе Леонида Гаверы. Того, кто пострадал от Виктории Сергеевны больше всего и посему, по логике вещей, должен был больше других ненавидеть ее.