Грейс задохнулась от возмущения, но Мату опять жалобно вскрикнула и жестом позвала девушку за собой. Ее темно-карие глаза впились в Эдмунда, переметнулись на Иоланту и снова на хозяина.
— А мы с тобой, Иоланта, пойдем прогуляться, — проворчал Эдмунд.
— Эта черная сука — не моя нянька! — прошипела Иоланта. — Я не позволю, чтобы она мной командовала.
— Не твоя, — согласился Эдмунд, — но зато я — твой муж, и я еще не отправил твой последний заказ портнихе и не уверен, что вообще отправлю.
Сердито фыркнув, Иоланта выплыла из комнаты, предоставив мужу идти следом. Эдмунд пожал плечами:
— Простите, капитан, что оставляем вас наедине. В корзинке вы найдете ужин. — Он указал на стол. — Мату всегда была единственной, кто мог справиться с Грейс. Но я уверен, что вы и она… Э-э-э… то есть я хочу сказать, что с вами она будет совсем другой. Просто сейчас девочка немного расстроена. Я сам виноват, не сообразил, что у вас не было времени сделать ей предложение. Переволновался, в этом все дело. — Голос Эдмунда звучал все неувереннее. Потом он бросил взгляд на дверь, которую не закрыла его жена, расправил плечи и добавил: — Приятного аппетита, капитан. — И вышел вслед за Иолантой.
В безмолвном удивлении Джайлз стоял посреди покинутого обитателями зала. В чем смысл происшедшего? Что он делает? Будь у него хоть капля здравого смысла, он немедленно погрузился бы на «Надежду», доплыл до Порт-Рояля, отправился в таверну «Морская нимфа» и заплатил бы какой-нибудь блуднице за ее честные услуги. Конечно, можно уплыть, но он не был уверен, что желает объятий другой женщины.
Пожалуй, стоит остаться и отыскать свой бриллиант среди осколков битого стекла, которые впиваются в ноги каждому, ступающему на землю плантации Уэлборна. После событий сегодняшнего вечера, когда Джайлз имел возможность наблюдать за Грейс и ее родителями в таких странных обстоятельствах, он окончательно убедился, что Грейс — поразительная женщина. В ней есть огонь, мужество, острый ум — и все это в целости и сохранности, несмотря на чудовищный эгоизм Эдмунда и Иоланты. Он потратил слишком много лет своей жизни, занимаясь поисками сокровищ, чтобы ошибиться и не рас познать это сокровище, когда оно неожиданно попалось ему на пути. Джайлз признавал, что в душе он по-прежнему пират, а потому своего не упустит.
Моряк провел рукой по взъерошенным волосам, почесал голову и опустил взгляд на корзинку с едой. Он вдруг осознал, что ароматный дух копченой рыбы и свежего ромового кекса поднимается как раз оттуда. Интересно, справится он с целой корзиной?
Глава 5
Кейя только что закончила убирать кухню, собиралась погасить последнюю лампу и, прихватив фонарь, отправиться спать. Угли в большом круглом очаге медленно умирали, распространяя тусклый призрачный свет, от них все еще веяло жаром, нагревавшим и без того теплый ночной воздух. Увидев Грейс и Мату, Кейя остановилась.
— Вы давно не приходить болтать. — Она поставила лампу на стол и неохотно двинулась к двери. Даже ее худая спина выражала непомерное любопытство.
Не обращая внимания на кухарку, Мату завела Грейс в освещенный круг, ребром ладони резко провела вдоль своего носа, потом постучала пальцами по зубам цвета слоновой кости.
Грейс довольно жалобно вздохнула. Это случалось так часто, что у Мату выработался особый знак, означающий, что она понимает, как Грейс ненавидит Иоланту.
— Дело не в Иоланте, — возразила Грейс.
Мату издала фыркающий звук и скрестила на груди руки.
— Ничего не изменилось, Мату. Старые причины никуда не делись. Я не выйду замуж.
Мату вытянула перед собой руки, одну ладонью вверх, другую сжала в кулак. Еще один понятный для девушки жест.
— Тут есть разница? Но почему? — требовательным голосом спросила Грейс. — Неужели ты думаешь, что наш святой капитан смотрит на тебя и не видит цвета твоей кожи? И это лишь потому, что у него самого нет рабов? Поверь, ты ошибаешься.
Мату недовольно покачала головой и изобразила рукой большой живот — свой знак для Эдмунда. Дальше последовал жест, означающий разницу.
— Отец совсем не такой? — спросила Грейс.
Мату указала на Грейс, потом сделала вид, что надевает кольцо на левый указательный палец, затем повторила пантомиму в обратном порядке и махнула рукой в сторону открытой кухонной двери.
— Что-что? — спросила Грейс.
В проеме возникла Кейя, ее появлению предшествовал световой круг от фонаря. Значит, она еще не ушла.
— Моя слышать, хозяин говорить с его жена за ужин. Хозяина говорить, что этот месяц не выходить замуж — он отправлять тебя в поле и смотреть, чтобы в голове чисто.
Глаза Грейс сузились, в них блеснули слезы, которые она не желала сдерживать. Отец обещал никогда ее не продавать, но он не обещал не посылать ее в поле!
— Прекрасно! — в гневе выкрикнула Грейс. — По крайней мере я буду знать свое место!
Только что девушка стояла, давая волю своей ярости, а в следующее мгновение она ощутила, как вспыхнуло ее лицо, а из глаз посыпались искры. Мату подавила рыдание и словно в недоумении уставилась на свою руку. Казалось, она удивилась, что посмела ударить Грейс, не меньше, чем сама Грейс — тому, что ее посмели ударить. Прижав ладонь к лицу, она смотрела на свою няню, которую знала всю жизнь. За все это время Мату ни разу ее даже не шлепнула.
Тихим голосом, в котором звучали нотки прежнего ребенка, каким она когда-то была, Грейс прошептала:
— Мне больно.
— Ты думать, это больно, мисси? — злобно спросила Кейя. — Попробовать бич на твой красивый спина! Она не знать боль, Мату. — И с выражением отвращения на лице она хмыкнула и захлопнула за собой дверь.
Грейс следила за ее уходом, голова у нее шла кругом.
— Ты думаешь, она знает? — У нее вырвался горький смешок. — Конечно, знает. Эх, отец с его страшной тайной! Он считает всех рабов тупыми, думает, что никто не догадывается. Плантатор не послал бы свою белую дочь на поля.
Мату протянула руку и нежно погладила горящую щеку Грейс, в глазах негритянки отражалась глубокая печаль.
— А если у меня будет ребенок? — негромко спросила Грейс. — Что, если он будет слишком темным?
Мату отвела взгляд и пожала плечами.
— Он меня убьет.
Мату покачала головой. Жестами показала плывущую в море лодку, потом знак разницы.
— Он такой, как все, — снова повторила Грейс, но сама понимала, что это неправда. Капитан Кортни ужаснулся, увидев, как обращаются с рабами. Его тронули страдания негритянской девочки, до которой никому не было дела. Но это не значило, что он обрадуется, узнав, что в жилах его жены течет африканская кровь. По горящей щеке наконец покатилась слеза. — Он не убьет меня, — согласилась Грейс, — но возненавидит.
Мату снова пожала плечами. Она сделала вид, что качает ребенка, потом провела пальцем по светлой коже на руке Грейс. Грейс кивнула.
— Отец говорит то же самое. Он уверен, что мои дети будут белыми, — всхлипнув, произнесла девушка, но все же сжала голову руками.
Какая она трусиха! Другие женщины ведь терпят. Терпят снова и снова. Свидетельство тому их бесконечные беременности. И она, разумеется, выдержит. От этой мысли Грейс содрогнулась. Как объяснить это Мату? Пусть Мату лучше знакома боль от кнута, но, насколько Грейс знает, ее никогда не касалась рука мужчины. Ей не знаком ужас и стыд, когда под покровом ночи кто-то вторгается в твое тело.
Бичевания можно избежать, а если нет, то оно все равно кончается и не повторяется снова, по крайней мере не повторяется долго, или даже совсем никогда, если человек ведет себя разумно, не поднимает головы и выполняет все, что нужно.
Но с другой стороны, разве она только что не узнала, что рабыни не защищены от этого унижения? Конечно, отец никогда не станет так ее использовать, но ведь общая кровь не остановила ее дядю. Грейс опустилась на земляной пол и разрыдалась, но Мату не подошла к ней, чтобы успокоить. Девушка услышала, как открылась и закрылась кухонная дверь, и она осталась одна.