– Там, – я мотнул головой в сторону города, – все книжные магазины забиты книгами об этой истории. Что ты можешь сказать нового?
– Я, – Мохов поколебался, стоит ли мне это рассказывать. – Я хотел написать книгу о рыцарских идеалах. Об их кодексе чести. Об отношениях между равными и о подчинении исключительно тому, кто лучше тебя. О том, что люди давали слово и умирали лишь потому, что не хотели его нарушить. О силе, которая не могла применяться к более слабому, потому что это приносило не славу, а бесчестие. В конечном счете, о чести, которая была превыше жизни.
Прямо как маленький Бобби излагает, только взрослыми словами. Странно слышать их из уст человека, который давал клятву верности, а потом бежал, допуская, что ему, возможно, придется ее нарушить. В старые времена такие противоречия разрешались одним вошедшим в коммунистические учебники термином идеалистической философии – «диалектика».
– Я о таких вещах тоже думаю, – кивнул я. – А ты считаешь, это еще кому-либо интересно кроме нас?
– Я не хочу писать об этом прямо, но все, кто прочтут книгу, поймут, как мы деградировали со времен, – он усмехнулся, – варварского Средневековья. В том числе, в нашей Службе. Хотя…
Мохов замолчал.
– Что «хотя»? – переспросил я.
Он повернулся ко мне, и я в который раз за наш разговор попытался понять, как же именно он смотрел. Это был одновременно взгляд охотника и дичи, взгляд человека, вышедшего на охоту на опасного хищника, который может оказаться победителем.
– Я не выйду отсюда живым? – спросил он, и я утроил бдительность. Дернется – ударю по кадыку ребром ладони.
– Как знать? Ты не выйдешь отсюда живым или мы оба не выйдем отсюда живыми. Это если кто-то из нас наследил. Я могу не выйти отсюда живым, если у тебя есть еще что-то в запасе. Но мне почему-то кажется, что у нас точка прибытия в другом месте.
– Какая точка прибытия?
Вряд ли сейчас будет уместно ознакомить его с моей теорией навигатора.
– Не волнуйся, Володя. Ты все боишься, что сейчас я тебя уколю, и ты очнешься в подвалах Лубянки?
– А для чего тебя сюда послали?
Он прав – кто-то ведь послал меня в это фантастическое место. Не из внешнего мира – Эсквайр же меня только отговаривал. Это могло быть заложено внутри меня и находиться там наготове задолго до этого дня – через Бобби, Лэнджера, через книги, которые я прочитал, через всю мою природу и мои представления о том, как дóлжно. Я мог считать, что это было мое решение, а на самом деле это было запрограммировано кем-то другим. Свобода воли и предопределение. Это, вдруг понял я, не антиподы – это разные проявления одного замысла, два образа действия Провидения.
– Я сам приехал, – сказал я. – Сначала спасая себя. Потом – других от тебя и тебя от себя самого. За мной ведь должок. Помнишь?
– Я не понимаю.
– Сейчас поймешь.
Я рассказал ему, что мог – про мой разговор с Осборном, сообщение в Центр, обнадеживающий ответ моего куратора. Я и про задержание двух киллеров ему сказал, но Мохов, похоже, пропустил это мимо ушей.
– Ты думаешь, этим и вправду кто-то в Москве рискнул заняться. И мне поверят?
– Нас теперь трое, включая Осборна. И у нас есть улика. Меня одно удивляет: почему ты сам не попробовал вывести этого Седых на чистую воду?
Мохов недоверчиво усмехнулся:
– Слушай, ты же не в Москве живешь, да ведь? Где-то в Штатах? Если бы работал в России, ты бы этого вопроса не задавал. И сам бы ни за что в жизни не ввязался.
– Это называется энергия невежества, – улыбнулся я. – Страшная сила!
– Ты просто ненормальный, – сказал Мохов и потер глаза. Они у него были в красных прожилках от недосыпа. – Так что теперь?
– Вообще-то нам хорошо бы вернуться в Лондон. У меня очень мало времени.
– Ты уверен, что знаешь, что выход есть? И где он?
– Уверен.
Мохов забросил в сумку через плечо свои записи и фотоаппарат и встал.
– Пойдем?
Я тоже поднялся. Я не думал об этом целый день, но тревожное чувство, терзавшее Мохова, перехлестнуло границы его тела. «А что, если нас уже выследили? – спросил я себя. – На территории аббатства, где все на виду и работают сотрудники музея, вряд ли кто-то захочет играть в ковбоев. А за воротами? Тот парень с футляром для гитары? Люди из МИ-5? Или сотрудники резидентуры, которые не в курсе развития событий? Уколют зонтиком и закинут в машину».
Мы отправились по аллее к выходу. Мохов не спеша окинул взглядом простор: лужайки с вековыми деревьями, пруды, цветущий сад слева, величественные развалины справа. Оглянулся, но кургана отсюда видно не было – его закрывал холм Чаши.
– Я рад, что побывал здесь, – сказал он. – Даже если это будет последнее, что я видел.
Я только покачал головой:
– Это ты ненормальный.
Мы подошли к руинам Богородичного собора. Дальше можно было идти по дорожке или между останками стен.
– Давай здесь опять пройдем, – попросил Мохов.
Мимо предполагаемого места захоронения короля Артура и Гиневеры. Я вспомнил свое первое впечатление от Мохова, когда мы познакомились с ним двенадцать лет назад. Ну, когда я вдруг увидел, каким он был в детстве. Вихрастый маленький непоседа, мгновенно загорающийся от своих желаний.
– Конечно, конечно.
– Я не убегу, – сказал Мохов. – Тоня мне сказала… Ну, в общем, сам я не знаю, что делать.
Я помолчал, пока он прощался со своими святынями. Хотя, если смотреть со стороны, человек просто прошел мимо.
– Ты где остановился? – спросил я Мохова, когда мы выходили к зданию музея. – Вообще, ты давно приехал?
– Вчера после обеда. Я снял комнату, знаешь, Bed and Breakfast. Прямо напротив аббатства, над кафе, как его… «Хифис».
Хм, это там, где я вчера на террасе пил пиво.
– А что? – спросил Мохов.
– Ты лучше подожди меня здесь, у выхода. Меня в лицо никто не знает, я сначала разведаю обстановку. Если ничего подозрительного не увижу, я потянусь и заложу руки за затылок. Тогда выжди минутку и иди в свою комнату. На меня внимания не обращай, а я тебя проверю. – Я посмотрел на Мохова. – И, пожалуйста, пожалуйста, не делай больше глупостей.
Он кивнул.
Я прошел по мощеной дорожке с зацветающими рододендронами в больших кадках, миновал пустой каменный закуток сторожа справа от выхода, вышел на тротуар и зажмурился. Над холмом Уириолл, к которому по местному преданию приставал молодой Иисус из Назарета, лупило по-летнему яркое солнце.
2
Я приземлился напротив пансиона Мохова, на террасе «Моча Бери» и заказал себе капуччино. Попробуем еще денек провести на диете, раз так хорошо получается. Передо мной сидело человек шесть готов: парни с напомаженными гелем волосами, девицы с черными губами; пирсинг на бровях, ноздрях, губах и даже языках, не говоря уже про уши, украшенные как рождественская елка. На предводителе, самодовольном губастом брюнете в желтых очках, была майка с надписью «Death is certain». Тоже думают о вечности.
Напротив, на террасе «Хифис», расположились две молодые мамы с колясками, седой доходяга с газетой перед пинтой пива, и парень под тридцать пьет кофе и просматривает фотографии на своем аппарате.
Я наблюдал за ним, но он едва поднял взгляд, когда Мохов проходил мимо нас. Я отпил из своей чашки. Тоже ничего напиток! Жажды не утоляет, но не противный. И тонус поддерживает.
Я сел так, чтобы видеть дверь в комнаты для туристов над «Хифис». Она была сразу за витриной кафе, в начале Бенедикт-стрит. Никакого дежурного там не было – постояльцы открывали дверь своим ключом. Я видел, как Мохов вставил его в скважину, но дверь открылась раньше, чем он его повернул – замок не был защелкнут. Не нравятся мне такие мелочи. Я посмотрел на парня с фотоаппаратом – он сунул его в карман и встал.
Я раньше носил шариковую ручку, у которой, если ее особым образом покрутить, вылезает не стержень, а иголка с мгновенной действующим ядом. Мне ее выдали в Конторе, но за много лет я ею ни разу не воспользовался по назначению, а потом и вовсе перестал возить с собой. Сейчас пожалел об этом. Парень повернулся ко мне щекой, и я ясно увидел, как через нее от шеи до виска вздулась на секунду артерия. Он завернул за угол и, толкнув дверь в комнаты, исчез за нею.