Говорит медленно, устало, но охотно. Я-то знаю, как это страшно – не вылезать из себя.
– А книги кто собирал?
– Все понемножку. А вон те полки целиком… его.
– Можно посмотрю?
– Смотрите.
В стеллаже у письменного стола были в основном книги на английском. Детективы и шпионские романы. Художественная литература – самая разная, от Хемингуэя до Вудхауса. Воспоминания разведчиков и документальные книги про шпионов – теперь уже и на русском. Одна полка целиком посвящена Средневековью: трубадуры, альбигойцы, тамплиеры, рыцари Круглого стола.
– У моего сына есть эта книга. – Я достал с полки «Смерть Артура» Томаса Мэлори с иллюстрациями Бердсли. – И еще вот эта. Он в отрочестве бредил рыцарями.
– Это не детское увлечение, – сказала жена. – Он много лет собирает эти книги. Хочет… хотел написать что-то о рыцарях, какое-то исследование. Ну, когда выйдет в отставку.
Женщина помолчала.
– Вы уже знаете, где он? – наконец спросила она.
– Нет. А вы? Может, у него в Англии есть близкие друзья?
– Мы дружили только с одной семьей из торгпредства, но они тоже давно в Москве. А людей, с которыми он общался по работе, я не знаю.
– Он не хранил визитные карточки своих контактов? Я имею в виду англичан.
– Их он как раз взял, всю визитницу. Я уже потом обнаружила.
Женщина поняла, что сказала лишнее, и замолчала. Эсквайр мне эту важную подробность не сообщил, значит, не знал.
Тут в комнату вошла – нет, ворвалась – дочь.
– Мама, ты что, не понимаешь, кто это? Не понимаешь, с кем ты сейчас разговариваешь? – закричала она, не обращая на меня внимания. – Они же готовят на папу охоту. Найдут его и убьют. Или накачают наркотиками, привезут сюда, допросят и убьют. Ты с его убийцей разговариваешь! – Она повернулась ко мне и с вызовом выкрикнула мне прямо в лицо: – Ну, арестуйте меня! Я вас не боюсь.
– А там, где работал ваш отец, все убийцы? – спокойно спросил я. – Значит, и он тоже?
Дочь Мохова не стушевалась.
– Нет, у вас там все очень милые, – с тем же напором сказала она. – Только правила у вас такие… – Она поискала слово. – Не людские.
На крики подтянулись мои напарники, с вопросом посмотрели на меня из коридора: мол, что нам делать? Я отмахнулся от них рукой: все нормально.
– Отец к вам вообще непонятно как попал, – продолжала дочь. Как там ее звали – Тоня? – Он не такой, как вы все.
– Вот это вы правильно заметили, – не удержался я.
Она вдруг замолчала. Потом плюхнулась на стул, стоящий перед письменным столом, и закрыла лицо руками. Мать подошла и прижала ее голову к себе. Я думал, Тоня плачет. Нет, вот она высвободилась, и глаза у нее были совершенно сухие.
– Не убивайте его! – сказала она мне уже не злобным, но по-прежнему приказным тоном. – Папа очень хороший человек. Я не знаю, что заставило его так поступить. Но он очень хороший – порядочный, честный. Вы ведь, в сущности, тоже человек.
Я вздохнул. Меня впервые принимали за киллера.
– Разберитесь сначала, – продолжала дочь. – Он нам нужен, – она посмотрела на мать, – мне по крайней мере. У него впереди еще столько лет жизни. Вам же дорога ваша жизнь?
– Моя жизнь не во мне, – неожиданно для себя сказал я.
Это я только сейчас понял. Моя жизнь была в Джессике, Бобби и Пэгги. И первой это, согласитесь, глубоко личное признание услышала женщина, которая была готова задушить меня голыми руками. Мне почему-то нужно было произнести это вслух. Странные вещи заставляют нас делать слова.
Тоня не поняла, да и кто это мог понять? Она просто посмотрела на меня как на неодушевленный предмет. Совершенно определенно она жалела, что раскрылась перед человеком, который того не стоил. Если перестать наскакивать на людей, значит -раскрыться.
Я вдруг понял, что пришел зря. А что я надеялся здесь найти: имена, адреса, явки? Ничего, мне приходилось начинать расследование, не имея и того, что было на этот раз.
А стимула сильнее у меня не было никогда. «Ты только запомни, что это его жизнь или твоя», – сказал мне в конце нашего позднего обеда Эсквайр.
5
Конечно – конечно же, – я не мог побывать в Москве, не повидавшись с Лешкой Кудиновым. Я спросил о нем в первые пять минут нашего разговора с Эсквайром, но тот отмахнулся, сказав, что Лешка занят. То есть на задании? Может быть, в Новой Зеландии – мало ли где он реализует свою потребность в адреналине? Бородавочник снова сделал неопределенный жест – не это, мол, сейчас главное.
– Но он в Москве?
– В Москве, в Москве. Потом с ним повидаетесь.
Эту манеру своего куратора я хорошо знаю. Он любит обговаривать дела с глазу на глаз, чтобы никто не отвлекал. Скорее всего, даже не сообщил Кудинову, что я прилетаю. Что его извиняет, он же был уверен, что я приехал надолго, если не навсегда.
Так что я от неожиданности застыл на месте, увидев Лешку. Меня же от Моховых снова привезли в особнячок на Пречистенке, чтобы продолжить разговор с Бородавочником, который должен был вернуться после своей «встречки». Так вот, Кудинов сидел там, развалившись на кожаном диване в прихожей, и листал американские журналы. Двухмесячной давности, судя по обложкам – «Тайм» я тоже просматриваю.
Мы обнялись. Нам с Лешкой удается повидаться не так часто, как нам бы хотелось, но достаточно регулярно, чтобы не отмечать больших изменений друг в друге. Вы ведь вздрагиваете, когда встречаете старого знакомого, с которым не общались десять лет. И понимаете, что и вы его сейчас напугали точно так же. С Кудиновым иначе. Наверное, с годами он понемногу набрал вес – всегда был высоким, но теперь про него уже можно сказать - крупный. Седина с висков неумолимо ползет вверх, растекается по все более редкой шевелюре. Но глаза те же – молодые, не уставшие, с характерным блеском, выдающим интеллект, и с искорками иронии, говорящими, что на все и на всех, включая себя, Лешка по-прежнему смотрит свысока.
Банальных фраз при встрече – вроде «Ну, здравствуй, старина!» или «Как дела, дружище?» – мы с ним не произносим. С самого начала – это часть наших с ним игр – мы ведем себя так, будто расстались не пару лет, а пару часов назад.
– До сих пор там. – Кудинов мотнул головой в сторону эсквайровского кабинета. – Видимо, крепко ты его озадачил.
Лешка же не знал, что Бородавочник специально снова приехал. А времени было половина двенадцатого.
– Дай нам закончить, – попросил я. – Ты же никуда не бежишь?
Услышав шум в коридоре, Эсквайр открыл дверь. А увидев Кудинова, даже очки поправил. Когда он пишет или читает, он их опускает на кончик носа, а чтобы смотреть на людей, снова задирает на переносицу.
– Ты откуда здесь, Алексей? – не строго, просто удивленно спросил он.
– Да вот зашел, Виктор Михайлович. Думал, вдруг вы мне какую-нибудь новость сообщите о моем друге.
Дипломатичный упрек. Бородавочник смутился. Это не значит, что он принял виноватый вид. Наоборот, он в таких случаях наскакивает.
– Не помню, чтобы просил тебя зайти. А друг твой, как выясняется, всего на несколько часов залетел. Закончил бы дела и потом тебе позвонил.
В Конторе иерархия четкая, как в армии, но все же без «Слушаюсь!» и «Так точно». Мне трудно судить о том, что было в советское время, а что теперь, или как с этим обстоят дела в других подразделениях. В любом случае Бородавочник не возражает, чтобы подчиненные разговаривали с ним как с нормальным человеком.
– Я крепко сплю, могу и не проснуться, – говорит Кудинов. – И потом, если он накоротко приехал, зачем же время терять? Мне пока зубы почистить, пока ехать – час пройдет.
Эсквайр поворачивается ко мне:
– Ты, что ли, ему позвонил? – Я покачал головой. Теперь Лешке: – А как ты тогда узнал?
Кудинов только пожимает плечами: ага, станет он свои контакты раскрывать! Бородавочник не настаивает. Он жестом приглашает меня пройти в кабинет, задумывается на секунду и говорит Лешке:
– Ладно, ты тоже можешь войти. Если Пако не возражает.