— Это гренадеры Одиннадцатого и Двенадцатого легионов, — шепнул Лаборд на ухо Фавье. — Выбор пал на них потому, что тамошние командиры — люди вполне надежные.
У командиров был суетливо заискивающий вид, как у мелких чиновников при появлении начальства.
— Мне сделали выговор, — все тем же полушепотом продолжал Александр, — за то, что в карауле у Пон-Турнана у меня были люди из Сент-Антуанского предместья. Как вам это понравится… Это подразделение Третьего легиона, а легионом больше года командует знаменитый Ришар-Ленуар — говорят, он тесть брата Лабедуайера, что вполне вероятно. Но подумайте только сами: здесь, во дворце, и как раз в окружении графа Артуа, есть люди буквально неисправимые. Надо все-таки доверять парижскому народу; предместье, о котором они говорят, я, слава богу, знаю. Эти национальные гвардейцы готовы лечь костьми за королевский дом — вот и все. Что касается Ришар-Ленуара, король не пожелал его сместить: ведь он сделал для блага королевства куда больше, чем все наши ультрароялисты, вместе взятые! А что до Лабедуайера, он родня Шарля де Дама́, командира легкой кавалерии. Пусть нас не учат, дурачье этакое! — Он отвел полковника в сторону. — Я хотел вас вот о чем спросить… Мне известно, что план обороны Лувра разработан не без вашего участия… мы тоже приняли свои меры: удвоили караулы у Пон-Турнана, в картинную галерею нагнали без счета солдат, а внутренняя охрана готова в любую минуту к отходу и прикрытию королевской особы… Но все-таки душа болит за искусство. Вы представляете себе, а вдруг повредят «Брак в Кане Галилейской»? Но что поделаешь? Скажите-ка, вы ведь идете от господина де Блакас? К этому спесивцу нынче и не подступишься, но не за него же мы, в самом деле, идем в бой… Так вот, мне кажется, что в первоначальные планы внесены кое-какие изменения. Известно, что сам де Блакас уже отправил свою супругу и, говорят, заодно целую повозку с медалями — он, видите ли, коллекционирует медали! А дамы Дюра́, де Лаферронэ, де Жокур, княгини Ваграмская и Талейран вообще покинули пределы Франции! Да и наше присутствие в этих покоях лишь подчеркивает отсутствие ее королевского высочества… Мои парижские друзья сообщили мне…
К чему он клонит? В кулуарах дворца шептались, что раз король не является на Марсово поле, значит, он готовится улизнуть среди бела дня… Господин де Витроль говорит, что солнцу вовсе не так уж необходимо присутствовать при этом позоре…
Фавье повернул свою массивную голову к начальнику охраны и прочел на его физиономии выражение злорадного беспокойства — впрочем, и на лицах всех визитеров, толпившихся в королевской приемной, застыло то же выражение. И тот и другие взвешивали шансы Людовика XVIII. Сколько среди них уже готовятся провозгласить: «Да здравствует император!» Черт побери, в 1814 году мы видели обратную картину.
— Вот что, граф, ваше сиятельство, — сказал Фавье, по своему обыкновению называя полным титулом людей старого режима, и в этом чувствовалась известная нарочитость, — могу сообщить вам, что его величество проведет смотр «белых» и «алых» рот на Марсовом поле через полчаса или через три четверти часа…
Казалось, это известие успокоило бывшего бабувиста. Он осведомился, успел ли позавтракать полковник: дело в том, что у караула есть кое-какие припасы и они охотно поделятся с дорогим гостем. И здесь, в покоях герцогини Ангулемской, тоже несло обжоркой. Фавье поблагодарил и отказался. Его ждут в Военном училище.
Выбраться наружу оказалось труднее, чем при первом посещении дворца: вся лестница была забита древними старцами, которые явились предложить свои услуги королю и имели просто маскарадный вид в допотопных доспехах, извлеченных на свет божий из недр гардеробов. Глядя на дряхлого майора в белом мундире с небесно-голубыми отворотами и предлинной шпагой, подвешенной по английской моде на двух шелковых шнурах, можно было подумать, что перед вами участник битвы при Фонтенуа. А из какого шутовского хоровода мертвых притащился этот рыцарь в малиновом мундире под серым плащом, в коротких сапожках, из которых торчали острые коленки, обтянутые лосинами. Вокруг слышались довольно бесцеремонные смешки, а Бурьеновы соглядатаи подталкивали друг друга локтем и делали не очень-то лестные замечания по адресу этих чучел. Фавье врезался в эту толпу, как корабль, появившийся на реке, забитой дремлющими рыбачьими суденышками. Он был на две головы выше любого из этих просителей, от которых разило чесноком и пивом — дарами какой-то оборотистой матроны, которая пробралась к парадной лестнице и торговала там улитками, распространявшими зловоние. Незаметно, бочком, сюда проскользнули и нищие калеки: один старался привлечь внимание видом своей культи, другой, слепец, еле поспевал за тащившей его собакой.