Но особенную панику у жены де ла Верды вызывали разговоры о Риме. Здесь, не стесняясь, называли Рим логовом разбойников, судачили о привязанности Сикста к племянникам, обвиняли пап во взяточничестве и продажности, ругая во все корки и кардиналов.
- Как вы не боитесь?- укоряла она сэра Уильяма.- А вдруг среди вас доносчик, и за меньшие грехи люди горели на кострах!
- Нет среди моих людей доносчиков, дорогая!- обнимал он её. - Не бойтесь, они - хорошие люди!
- Но, Уильям, ни один человек на этом свете не считает себя плохим! Мой супруг утверждал, что сам страдает, подвергая ведьму пытке, что ему ещё больнее, чем несчастной!
- Брр!- передернул плечами Сэлисбурн. - Угораздило же вас связать свою жизнь с таким человеком!
Стефка только вздохнула - ей не хотелось рассказывать историю своей жизни. Она боялась, что теплое доверие и взаимопонимание, установившееся между ними в последнее время, может не выдержать её откровений. Мужчине совсем не нужно знать, что он у неё не второй, достаточно и того, что не первый. А сэр Уильям проявлял чудеса такта, ни о чем не расспрашивая.
Вот и сегодня, она с отсутствующим видом слушала смелые разговоры мужчин о политике и королях, изобилующие язвительными характеристиками и критическими замечаниями. Видимо, море, относительная независимость от власть имущих их эскадры, делала этих людей свободным в суждениях.
Когда месяц спустя "св. Стефания" бросила якорь в порту Лиссабона, комендант потребовал списки экипажа, что-то путано толкуя об объявленных в розыск еретиках и преступниках.
Сэлисбурн не стал перечить и скрупулезно всех перечислил. Сразу же после его имени и титула значилась "леди Стефания Бертрам, графиня Сэлисбурн", а после "Чарльза Джона Бертрама, лорда Мэлтона" "Сидней Уильям Бертрам".
И это в какой-то степени соответствовало истине, потому что экипаж "св. Стефании" Стефанию и Сида иначе и не воспринимал.
ЭПИЛОГ.
Это было тяжелое время для де ла Верды.
На поиски жены он бросил все свои силы, но без толку! И это была не чужбина, когда можно было отмолчаться на счет супруги. Пришлось громогласно признать на все королевство, что Стефания исчезла, сославшись на помутнение рассудка графини.
Узнав об исчезновении невестки и внука, слегла и больше не встала мать. Ей, конечно, никто ничего не рассказывал об инквизиции, но она была неглупа и сама догадалась.
- Ко всему надо подходить с точки зрения разума, сын мой,- сказала перед смертью донна Инесс,- даже если Стефания одержима, надо было это выяснять семейными средствами. Заставили бы её тайно пройти через ритуал изгнания дьявола, покропили и её, и внука святой водой, принудили бы день и ночь молиться, наложив епитимью. Но в любом случае, и жена, и сын остались бы при тебе. Ты же не оставил Стефании другого выхода, как податься в бега. Застенки напугают и правых и виноватых!
После побега матери воспитание Рамиро было доверено беременной вторым ребенком Терезе.
Гачеку же хотелось домой в Моравию, болело сердце за Стефанию, но тысячи тонких нитей навсегда привязали его к дому де ла Верда.
- Как я его оставлю одного со всеми этими заботами?- каждый раз перед сном вопрошал Господа Славек. - Кто заменит Рамиро и Катрин мать, если не искренне любящая их Тереза?
И де ла Верда прекрасно это осознавал, давно уже считая секретаря членом семьи.
- Что ж, какая ни какая, а все-таки у меня есть семья,- как-то признался дон Мигель, сидя с неизменным Вийоном на коленях,- Рамиро, вы с Терезой, и даже хитроумная бестолочь Тибо!
Он обожал своего кота, и тот спал у него в ногах в опустевшей супружеской спальне. Но таких дней отдыха в кругу близких людей было мало, потому что после смерти короля Хуана, молодой Фердинанд, который весьма редко посещал собственное королевство, завалил гранда поручениями, и тот без устали метался между двумя королевствами.
А так как дону Мигелю было свойственно выполнять порученное во время, да ещё блестяще, то воз его обязанностей рос, как снежный ком, но тот относился к этому с философским спокойствием, много ожидая от предстоящей войны с Гранадой.
Его тянуло на юг с невероятной силой.
Не ослабевали так же связи дона Мигеля с инквизицией, но Гачек с удивлением замечал, что графа покинуло прежнее рвение, как будто что-то сломалось в нем после пытки, учиненной над собственным сыном и побега жены. Но это замечали только близкие люди, для остального же мира он по-прежнему остался несокрушимым борцом с еретиками и колдовством.