Матье удивляли все эти источники, скрытые в нем самом, когда, просыпаясь, он обнаруживал порой, что лицо его залито слезами, ляжки перепачканы семенем или даже что всего лишь нить слюны стекает из уголка его рта на соломенный тюфяк. Часто случалось также, что некий толчок резко вырывал его из сна, и он не сразу приходил в себя, леденея в саване испарины. Особенно часто это случалось в те ночи, когда луна выбеливала плитки его комнатушки.
Какая грусть, какое отвращение овладевали мной еще до воцарения тигра в моей душе, когда я узнавал, что негодяи - зачастую в лице махараджей - подстерегали его у источников и ежедневно устраивали облавы на эту легкую добычу, светя прожекторами с бронированных автомобилей или вышек.
Желая все знать о том, кто занимает мои мысли, я не только читаю, но делаю расчеты и заметки, скрупулезно просеиваю все данные о нем, от веса до вероятной продолжительности жизни. Я мог бы также - совсем как художник создает портрет предмета своей любви - описать лишь к собственному удовольствию те способы, которые он употребляет для поисков пищи, его брачные обычаи и долгие дозоры. На это не хватило бы всей моей жизни, которой едва хватает на видения, внушаемые им. Хоть он и нечасто появляется в моих снах, он их населяет, и в ту самую секунду, когда сознание возвращается ко мне, я обнаруживаю его неизменное присутствие. Часы, проведенные в конторе, на улице, в моей библиотеке, за едой и даже среди зыбучих песков сна я проживаю под взглядом его желтого ока.
Только воспоминание о временах года помогает мне установить, насколько хроническими и привычными были ритуалы Бланш. Иногда мне вспоминается ее лицо, обесцвеченное зеленой тенью цветущей бузины, но чаще я вижу ее омытой серым, в холодном свете октября, почти не выросшей, сжимающей двумя пальцами облатку, чей белый цвет тускл и грязен, - портрет-гризайль[26], обрамленный гирляндой осенних цветов, сухие фонарики физалиса, оранжевые розы с закрученными в трубочки лепестками, уже четвертованные насмерть, нечисто-сиреневые толстянки, отцветшие гортензии, мертвенно-бледные астры перед кустами бересклета и рыжий фон потрескавшихся кирпичей, по которому проходит оцинкованная труба, грубо замкнутая чугунным наличником, откуда торчит черный ключ. И эта скованная атмосфера детских дней, не покидавшая нас никогда, даже - и особенно тогда! - когда совершалось святотатство. Вчера я созерцал брюхо вытянувшегося тигра, - этот снег с медовым оттенком, пушистый и теплый, как гнездо, - когда тот вдруг поднял голову. Он посмотрел на меня: неприметный человек стоит перед барьером, ограждающим решетки, сильно сжав металлическую перекладину. Я утонул в тигрином оке. Сначала я наложил свой взгляд на его, я весь прошел в этот взгляд, к этому оку, которое становилось сверкающим пятном, сиянием горящей травы, экраном с бегущими картинками, и затем - лужей, бездонной водяной ямой, куда я упал, погрузился, как камень, всегда, всегда, всегда, всегда...
Бывали моменты, когда Дени, склоняясь над своей странной любовью, чтобы разгадать ее смысл, обнаруживал лишь темное пятно собственного лица. Тогда он винил себя в том, что любит лишь отражение истерзанного Нарцисса, блестящий и искаженный образ самого себя, который он создал. Иногда ему хотелось верить, что его любовь к тигру - всего лишь наваждение, как если бы его опоили приворотным зельем или околдовали и он бы нес ответственность за результат не более чем за какой-нибудь условный рефлекс. Он не знал, как положить конец этим блужданиям души, поскольку, желая избежать излишней строгости, представлявшейся ему неточностью, он в то же время отвергал и терпимость, которую полагал за слабость. Он всегда боялся проявить к себе незаслуженную снисходительность, так и не осознав, что страх этот был запятнан как раз худшим из ее видов: потворством собственной добродетели.
В тот самый момент, когда Матье наклонялся, чтобы подобрать обломок розового мрамора, прожилки которого образовывали вытянутый ромб с чрезвычайно тупыми углами, заключавший в себе полное свое подобие, но меньшего размера, с крошечной царапинкой в основании и торчащим из вершины небольшим, но острым выступом, Шодерло Д Лакло писал в своем Письме 110 от Вальмона к госпоже де Мертей:
«...а я уж не знаю почему - мне теперь нравятся только необычные вещи»[27].
Подбирая камешек, Матье не знал, ни почему он совершал это движение, ни что ему предстояло обнаружить. Он не обнаружил ничего. Вот только узор, образованный минеральными прожилками, показался ему одновременно чуждым и знакомым. Ему казалось, что он знал его всегда, и, хоть он и не ведал почему, узор этот внушал ему одновременно влечение и ужас. Поэтому, не желая ни расстаться с ним, ни увидеть его снова, он спрятал обломок под одной из кровельных пластинок своей комнатушки.
26
Вид декоративной живописи, выполняемой в разных оттенках какого-либо одного цвета (чаще серого).